Хааст Хаатааст

Вернулся в офис Хааст уже за полночь, в растревоженном, меланхолическом состоянии духа. Сон не шел к нему. Хааст вдруг, в первый раз за все время пребывания на острове, ощутил тоску по дому, по родителям в Крыму, почувствовал себя здесь лишним, чужим человеком. Точнее, остро осознал, что он не совсем человек здесь, он – должностное лицо, в его жизни есть только работа. Дорвался, получил чего хотел, и, кажется, переборщил немного. Впервые с той счастливой секунды, когда он ступил на эту северную землю, мысль его отвлеклась от забот экспедиции, от всех неудач с Андреем и Антипом, и покинула эти края. Она улетела в места его детства и юности, вернулась в прошлое. Он вспомнил свою любовь, уже прочно забытую и почти не саднящую сердце. Он когда-нибудь еще полюбит, обязательно – эта мантра всегда служила жизнеутверждающим занавесом к воскресавшим порой в памяти сценам его глубокой и несчастливой любви. Хааст вспомнил друзей по училищу в Севастополе, радостных, романтичных парней, нацеленных на приключения и свершения. Сколько самобытных характеров, удивительных человеческих миров. Он со многими дружил до сих пор, и сейчас с ужасом подсчитал, что не связывался ни с кем уже более полугода. Так, как правило, бывает, когда разделываешься с огромной кучей работы и видишь, наконец, белый свет. И всегда стыдно, что не отвечал на звонки, не писал, не поздравлял. Ну, что поделаешь, есть на свете одержимые люди. Они иногда пропадают. Хааст был из таких, он всегда полностью отдавался тому, что владело его душой в данный момент – будь то дружба, любимое дело или отношения с женщиной, и напрочь игнорировал все иное, второстепенное, побочное. «Да, дружба…», – думал он сейчас, «Что может быть более взаимо-обогащающим, радостным и человеческим?». Он понял, что скучает по дружбе, и сразу же в его умозрении отчетливо высветился образ Антипа. Да, преступник, убийца, жестокий эксплуататор мальчишек, Антип Дьяконов – нравился ему. Хааст был уже не настолько молод, чтобы такие качества, как смелость или сила, сами по себе могли так легко очаровать его. Нет, здесь было что-то другое. Хааст знал, что Антип – не простой человек, и чувствовал, что он не законченный подонок. Копаясь в этом чувстве, Хааст решил, что, может быть, у него сейчас потребность в дружбе, и эта добродетель Антипа ему просто привиделась. «А спущусь-ка я завтра в лес, попробую найти его еще раз. Давно ведь не был там», – решил Хааст и сильно обрадовался этой идее. И почти сразу же заснул. Спал он крепко, но под утро ему вдруг приснился отвратительный сон; здесь надо заметить, что сны посещали Хааста чрезвычайно редко, по особым случаям. И всякий раз это были не простые, а значащие, зловещие сны. Поэтому проснулся Хааст раздосадованный и долго еще сидел в постели, пытаясь сообразить, чем же он обязан такому сновидению. Приснилось ему вот что: Огромная черная буква Г сидит на летающем, бестелесном, или, точнее, прозрачном монстре в конской упряжке, помыкает им и натягивает поводья. Монстр пытается вырваться, взмывает в облака, но буква его постепенно приручает, укрощает, возвращает на землю, и в конце концов, сажает на цепь.

Оставив коллегам записку, что он вернется во второй половине дня, Хааст отправился к лесному убежищу Антипа, с твердой надеждой застать его там. Никита появлялся там по обыкновению после обеда, поэтому Хааст, быстро преодолев знакомый путь, без особых предосторожностей подошел к избе и постучал в окошко. Ответа не последовало. Он прошел вдоль стены, завернул за угол и увидел, что дверь была приоткрыта. Из помещения доносился какой-то скрип. Хааст прислушался. Нет, это была музыка, что-то похожее на звуки губной гармошки. Хааст побарабанил по двери и также никакого отклика не получил. Тогда он аккуратно отворил ее и вошел внутрь. Прямо перед нем сидел на диване Антип, смотрел на него в упор и играл на гармонике какую-то сложную блюзовую мелодию.

– Ну здравствуй, Антип, – не скрывая радости, сказал Хааст. – Хорошо исполняешь.

Ответа не было. Антип был занят игрой. Он глазами и кивком головы указал Хаасту на стул возле двери. Хааст сел и прослушал опус до конца, не без удовольствия и удивления от такого мастерского владения инструментом. Закончив, Антип отложил гармонику, крякнул, потянувшись, и спросил:

– Хлеб будешь с икрой?

– Давай. А где ты научился так играть?

– Идея фикс моих родителей. Они меня сильно напрягали в детстве на предмет образования, хотели, чтоб человеком стал. Персональный учитель музыки ко мне ходил. Родители сказали – сам выбирай инструмент, но чтоб играл на нем, как Бог. Ну, Бог гармоники – самый простой из всех музыкальных Богов. Так что, не расстаюсь с ней с младых, как говорится, ногтей.

Антип принес два ломтя свеже-испеченного хлеба и миску, с горкой наполненную красной икрой.

– Угощайся, – сказал он и сам приступил к завтраку.

– Неплохо-неплохо, черт, живешь.

– Привык я так. У меня всегда все было. Рос мажором, да не стал дирижером.

Антип явно был в хорошем настроении, он ел с аппетитом и каламбурил.