Хайм

Найт вскочил и замахал руками, сигнализируя подъезжающей со стороны центра машине. Через минуту, наслаждаясь благословенным теплом, мы уже сидели на заднем сиденье старого мерседеса. Пожилой водитель неприязненно разглядывал нас в зеркале заднего обзора. «Наверняка запомнит, – подумал я. – Да и как таких не запомнить? Ничего, главное, чтобы не привез прямиком в участок. Но для этого вроде нет оснований…»

– Как вас туда занесло? Да еще и без одежки…

– Машина отказала, – ответил я. – Встала, как мул, ни туда, ни сюда. Сволочь. В такую-то погоду.

Шофер недоверчиво причмокнул.

– Что-то я не заприметил там машины…

– Она в боковой улице, – объяснил Найт. – Мы вышли на шоссе, чтобы вас не пропустить.

– Ага… – он явно не верил ни единому нашему слову. – Вышли, значит. Кстати, в этот район двойной тариф. Туда и обратно.

– Само собой, – согласился я. – Мне сказали при вызове.

– Ага… А кто будет за вами сиденья вытирать, тебе не сказали? Такой пар валит, аж стекло запотело.

Он раздраженно мазанул пальцами по зеркалу.

– Не парься, командир, – сказал я. – Мы тебя не обидим, обещаю. Останови вон там, у торгового центра.

Я дал ему сотню, что было примерно втрое больше положенного, но это, похоже, обозлило таксиста еще больше. Вырвав купюру, он газанул, явно намеренно плеснув на нас волну грязи из-под колес.

– Злоба, – задумчиво проговорил Найт, глядя вслед отъехавшей машине. – Злоба, злоба, злоба… За что их жалеть, Программер? Кому они нужны там, в Хайме, эти злобные тараканы?

– Пошли, – поторопил его я. – Мы и так спалили уже полтора часа. Надо спешить, пока они всё не перекрыли…

Я хорошо представлял себе возможности Шварца, поэтому мы сменили все, что могли, включая кейс, который уступил свое место рюкзачку. На приобретение нового облика ушло еще полчаса, но зато можно было не сомневаться, что, выйдя из одежных магазинов, мы намного меньше соответствовали тому описанию, которое Шварц, несомненно, еще получит от нашего неприветливого таксиста. Уходя, я сказал Постуму, что направляюсь в аэропорт, но уже тогда не собирался этого делать, ведь именно там прежде всего и размещают засады. От торгового центра мы перемещались только на автобусах – сначала городских, а затем дальнего следования. Для пущей уверенности мы проигнорировали два ближайших аэродрома и воспользовались лишь третьим, дабы отлететь на более-менее безопасное расстояние.

Безопасное? Нет, я не строил иллюзий. Мы были двумя беглецами, которые отчаянно пытались выиграть время у ополчившегося на нас наружного мира-охотника. Еще час, еще день, два, три… Мы знали, что он все равно поймает нас, рано или поздно – ведь мы закладывали свои заячьи петли по его территории. Здесь были его угодья, его пастбища, кладбища, капища. Здесь бродили его охотники, его соглядатаи, его палачи, верные прислужники Главного Охотника – смерти. И смерть тоже понимала, что непременно наложит на нас свою мощную лапу, вопрос лишь – когда.

Но именно в этом и заключался единственный смысл нашего бегства: успеть. Ведь мы бежали не от… а к… Не от смерти, а к бессмертию. А потому мы делали все, чтобы усыпить бдительность охотников: пускай они не торопятся, пусть будут совершенно уверены в своем окончательном успехе. Пусть накануне подольше просидят за столом, отмечая грядущую победу, пусть выспятся всласть, пусть подольше снаряжаются, зевая и дыша вчерашним перегаром, пусть выходят вразвалку, не спеша, пусть почаще останавливаются послюнить пальцы, определяя направление ветра. Пусть наша истинная цель останется скрытой как можно дольше, пусть они встрепенутся лишь тогда, когда будет уже поздно трубить в рог, созывая действительно большую облаву, во всеоружии ее смертоносных стволов, гончих стай, капканов и ловушек.

Мы боялись не смерти, нет; мы боялись, что она настигнет нас в полушаге от бессмертия. Мы изо всех сил маскировались под своих в ее страшном лесу. Мы были поразительно похожи на ее слуг, дремлющих на скамьях автовокзалов, бегущих за вонючей приманкой, грызущих друг друга в очередях за право встать в другую очередь, ведущую в третью, четвертую, десятую… – очередную. Мы ловили на себе их равнодушные, любопытные, злобные, просительные взгляды и старались отвечать тем же. Потные и суетливые, они либо просили, либо брали без спросу, но всегда что-то тащили к себе, под себя, для себя; наверно, поэтому пальцы их стариков были такими скрюченными.