Халхин-Гол. Первая победа Жукова

Двигатель горел. Фонарь кабины откинулся легко, но не слушались ноги, на которые японский лейтенант старался не смотреть. Мешали привязные ремни, не хотели расстёгиваться. Пилот обрезал их коротким мечом таши и кое-как выбрался. Боль в перебитых костях заставила его вскрикнуть. Он полз, отталкиваясь локтями, затем бессильно уткнулся лицом в горячий песок.

В воздухе продолжали реветь моторы истребителей. Русские самолёты хуже, они получат сегодня. Сам он свой долг выполнил – сбил русский истребитель. При этом японский офицер забыл, что лишь добивал раненого. Нарастающий жар заставил пилота беспокойно оглядеться.

Его новый Ki-27 горел. Невидимое при ярком солнечном свете пламя жадно облизывало фюзеляж. Вспыхнул дюралюминий, который сгорает, разбрасывая ослепительные язычки искрящегося огня. Затем часто и быстро стали взрываться патроны, шарахнул сразу целый контейнер. Огонь перекинулся на кабину, пошёл чёрный дым. Лопнул бензобак, уцелевшее крыло стало сгибаться, с него быстро капала вода. Оказалось, что плавился алюминий и застывал на песке причудливой серебристой лужей. Порыв ветра перекинул огненный язык, который дотянулся до пилота. Лопнула кожа на лице, следовало отползти подальше. Сейчас, сейчас…

Ноги мешали двигаться. Дымился комбинезон, затем загорелся на спине. Лётчик с усилием перекатился на спину и потерял сознание от боли в перебитых ногах. Дым сдавил дыхание, избавив от мучений. Подстреленные им пастухи в раскалённой монгольской степи умирали порой куда медленнее. Сердце японского лётчика остановилось через несколько минут, а комбинезон снова загорелся.

Павел Яценко увидел, как на молодого пилота его звена пикирует Ki-27. Звена как такового уже не существовало. Командир был сбит, молодой растерялся и мог стать лёгкой добычей. Пытаясь выручить товарища, Паша открыл огонь издалека, чтобы отвлечь японца.

Но сверху вниз летели очереди носовых пулемётов. Молодой лейтенант, наверное, не успел ничего почувствовать. Он мог и не увидеть врага – мешало верхнее крыло. Это уже не имело значения. Пилот погиб от нескольких пуль, а его самолёт, раскручивая штопор, неотвратимо нёсся к земле.

Лейтенант Яценко упустил самолёт, который сбил товарища. Приобретённый опыт заставил его действовать более обдуманно. Теперь он не пытался гнаться за японскими истребителями, а набирал высоту. Двадцатилетнему лётчику предстояло заменить в одиночку целое звено. И он добился победы.

Как это случилось месяц назад, Паша Яценко пошёл наперерез японскому истребителю. Не спешить, подобраться ближе и целиться в кабину. Если и не достанешь лётчика, то разобьёшь приборы, продырявишь капот. Очереди четырёх пулемётов сотрясали машину. Фонарь вражеской кабины покрылся трещинами. «Накадзима» продолжал свой стремительный полёт, но истребителем никто не управлял. Он завалился набок и по крутой траектории врезался в землю.

Из девяти самолётов на свой аэродром вернулись лишь пять. Почему не семь или восемь? Я был бы этому только рад, но действительность сурова. Наши потери в авиации над Халхин-Голом оказались больше, чем японские.

А Павел Яценко после второй победы получил почётное прозвище Игнатьич. Нечто вроде награды. За ужином он сидел рядом с командиром эскадрильи, который разливал водку в стаканы.

– Ещё сто граммов, Игнатьич?

– Можно, – солидно отвечал двадцатилетний пилот, которого никто уже не называл молодым. 

* * *

Второй стрелковый батальон капитана Лазарева продолжал занимать позиции на вершине высоты Баин-Цаган. Ждали пополнения. Поредевшие роты растянулись в цепочку. Каждая охраняла участок метров семьсот и более. Бойцы находились шагах в пятнадцати друг от друга. Слишком важна была высота. Никак нельзя допустить, чтобы её снова захватили японцы.

Заштопывая прорехи, присылали тыловиков: бойцов комендантской роты, снабженцев, ездовых и даже штабных писарей.

Сбежал из госпиталя лейтенант Иван Сорокин. Приехал на попутной машине в халате, тапочках и с пистолетом в кобуре, которую прижимал к груди вместе с портупеей.

– Ты что, Ванька, охренел? – стучал по лбу пальцем ротный Назаренко. – Знаешь, чем такое самовольство может закончиться?

– Я же не в тыл бежал, а в свою часть. Мне сказали, вас перебрасывают на тот берег, а где там в степи свой полк найдёшь?

– Типун тебе на язык, – ругался Юрий Фатеевич, который не слишком рвался в бой.

Жена с детьми наконец собралась приехать из Читы в Монголию. Семьи временно не пускали, но мысль, что жена и дети хотят быть с ним, приятно согревала. Снова рисковать жизнью в атаках не хотелось.

– Одёжку мы тебе найдём, – рассуждал Назаренко. – Но вдруг начальство в госпитале шум поднимет? Тебе ведь справка нужна, где ты полторы недели болтался.

– Не болтался, а лечился!

– Юрий, давай я в госпиталь съезжу, – предложил Василий Астахов. – Надо захватить кое-какие трофеи, умаслить врачей.

За последнее время Назаренко и Астахов сдружились. Война меняет людей. Ротный прекратил свои придирки, увидел, что у него появился крепкий заместитель, на которого можно положиться.

– Подружку свою хочешь проведать?