Хам и хамелеоны. Том 2

Так все и жили. В безвременье. Так живут, когда знают наперед, что бессмысленно принимать решения, когда уже никто не верит, что можно хоть как-то повлиять на ход событий, когда не остается ничего другого, кроме как ждать, что решение в очередной раз будет принято судьбой, этой незримой, но всесокрушимой силой, вторжение в жизнь которой тем легче воспринимается, чем оно неудержимее. Люди ели, пили, некоторые даже продолжали ходить на работу. Благодаря существованию элементарно необходимых общественных структур их мир продолжал худо-бедно функционировать. Но люди не знали толком, как всё это организовано. Всё текло, казалось, само собой. Люди утратили интерес друг к другу. Сосед не знал соседа и, уж тем более, не мог знать, чем тот занимается и чем живет. И в то же время все чего-то ждали друг от друга. Ждали всё тех же перемен. Хотя никто не верил, уже исходя из личного опыта, что мир когда-либо изменится, что он вообще способен измениться к лучшему…

Разноязыкие горожане по вечерам собирались в зрелищных клубах. И это было единственным общедоступным развлечением. Для многих оно стало смыслом существования. В клубах шли одни и те же спектакли. Нередко с участием самих зрителей. Впрочем, погоня за эмоциями, поиск их в ритуальных зрелищах давно перестали быть развлечением в обычном смысле слова. Они стали частью жизни всего сообщества. Реальность и вымысел самым непосредственным образом сливались в целое. И если бы происходящее можно было оценить более объективно посторонним взглядом, то пришлось бы, видимо, признать, что здесь происходит нескончаемое, реальное, живое действо, к которому человек стремился всегда, во все времена и эпохи, и которое испокон веков являлось чуть ли не самоцелью его существования. Просто люди, за редким исключением, этого не сознавали. Мир пришел к тому, к чему стремился, — но как бы сам того не заметив, — и вот теперь смог реализовать свое самое заветное желание — стать воистину иллюзорным.

Вымышленная реальность обратилась в единственную реальность. Виртуальность как противопоставление материальной действительности осталась уделом другого мира, давно канувшего в Лету. Но некоторые по сей день жили в нем и бредили прошлым. Действо было главной целью всех приходивших сюда, всех, кто жил в городе-призраке. К этому, собственно, и сводилась здесь жизнь — к коллективному зрелищу, которое ни на минуту не прекращалось. В том всеохватывающем действе мог принять участие кто угодно, любой желающий.

…Огромный зал с никогда не зажигавшимися люстрами и с длинными балюстрадами, которые возвышались над многоярусными помещениями с высокими потолками и окнами — их, впрочем, скрывали от глаз плотные гардины, — вмещал в себя множество сценических площадок, как просторных, так и совсем небольших, рассчитанных всего на одного исполнителя. Во время спектакля по залу разрешалось прогуливаться, чтобы выбрать себе более подходящее место или «мероприятие по душе», как здесь выражались. Но если у кого-то возникало желание просто обойти и осмотреть зал, то это удавалось сделать далеко не сразу, настолько он был необъятен…

В бродившей здесь толпе очень редко, но всё же попадались знакомые лица. Тот факт, что завязать настоящее знакомство практически никогда не удавалось, объяснялся тем, что люди, попадавшие сюда, никогда подолгу не оставались самими собой. Они преображались и, играя какую-нибудь роль, настолько глубоко вживались в образ, что становились неузнаваемыми. Живой речи, помимо обычных приветствий и дежурного обмена любезностями, здесь было не услышать. А если кто-то и пытался обратиться к другому, то оставался непонятым, говоря на незнакомом языке…

…Он ходил на эти представления с соседкой по улице, зеленоглазой девушкой с льняными волосами, у которой, как у и него, не было в городе ни близких, ни друзей, ни даже знакомых. Жила она через два дома от него, а познакомились они случайно, при входе в Зрелищный зал, просто потому, что оказались рядом в вестибюле. И вдруг выяснилось, что они говорят на одном языке. Это их и объединяло. И как ни удивительно, именно потому, что говорить им было, как вскоре выяснилось, ровно не о чем.

Человек привыкает ко многому. Он во всем стремится найти смысл, а если не сам смысл, то хоть какую-то пользу для себя и, не в последнюю очередь, удовольствие… Вот и ему приятно бывало прийти в клуб в какой-нибудь обнове. Как в годы отрочества, удовольствие доставляло лишь одно осознание того, что вокруг тепло и уютно, что очень мало нужно, если рассудить, для ощущения полноты жизни и благополучия, для чувства удовлетворенности самим собою.

Из высоких дверей, распахивающихся в зал, в лицо бил поток звуков, запахов, теплого сладковатого духа нарядной людской толпы. Происходило то же самое, что и вчера, и позавчера. Но, странное дело, почему-то каждый вечер вновь и вновь хотелось сюда вернуться. Только ради того, чтобы стать свидетелем уже сто раз виденного? Чтобы однажды стать наконец участником?