Хам и хамелеоны. Том 2

— Нина Сергеевна, она приехала позднее. Она здесь ни при чем, — инструктировал Филиппов Аделаиду. — Пистолет Вереницын хранил в ваших вещах, когда вы еще жили у него. Зачем, вы не знаете. Сказал, пусть лежит… Давно он у вас, пистолет? Здесь, в квартире?

— Несколько дней, — ответила Адель.

— Скажите, что даже не помните, как он попал в ваши вещи. При переезде, наверное, случайно… А потом вы неожиданно обнаружили. Всё ясно?

С лестничной площадки донесся топот и голоса. Филиппов шагнул в прихожую, чтобы открыть дверь. Квартира заполнилась людьми в штатском и в форме. Двое врачей занялись раненым. Тем временем молодой оперативник в джинсах и в кроссовках, нисколько не стесненный обстановкой, да и возней над полуживым пострадавшим, щелкал фотоаппаратом со вспышкой — снимал саму тушу, валяющиеся на полу гильзы, расположение мебели.

Нина сидела рядом с Аделью, держала ее за руки и твердила:

— Ты только не волнуйся… Я не оставлю тебя. Не оставлю…

Немигающими глазами взирая на происходящее вокруг, Николай крутил в руках необрезанную сигару и с идиотским видом улыбался. Поэтому его поначалу и приняли за главного виновника происшедшего…

Произошедшее всплывало в голове капитана Рябцева какими-то кусками, и их никак не удавалось собрать во что-то целое…

Он хорошо помнил, как после застолья у ингуша Вахида все вместе шли по улице вдоль безжизненных развалин брошенных дворов. Помнил, как, не дойдя сотни метров до КП, они с Бурбезой, как по команде, развернулись на вздох за спиной и увидели двоих незнакомцев в нелепых скрюченных позах. В руке у одного блестел нож, а на гололеде бился в агонии старший лейтенант Белощеков. Капитан помнил, что вместе с Бурбезой попытался рвануть в сторону, но в этот миг мир вдруг перевернулся…

А затем всё в памяти превратилось в сплошное месиво. То он вдруг слышал отдаленный, едва уловимый гул, который сливался с журчанием и ровным потоком несся откуда-то сверху, время от времени нарастая и опять уплывая в невидимую даль. Тогда как из пустоты, которая распахивалась подобно ящику фокусника, поочередно с разных сторон начинал доноситься мерный, едва уловимый шумок, похожий на шелест тополиной листвы, когда она оживает под порывами ветра. Именно звуки память удерживала почему-то с особой ясностью.

Откуда листва зимой? Почему перед глазами кромешный мрак? И почему голову сдавливает какой-то железный обруч? Что произошло? И сколько всё это уже длится?..

Только позднее Рябцев стал припоминать и другие подробности: ослепительно-яркий, заостренный серп в ночном небе и еще что-то вязкое, тяжелое, нагнетавшее ощущение мучительной скованности, с которым невозможно было бороться. Это ощущение и заставило его прийти к выводу, что пустота, дышавшая сыростью, на дне которой он находился долгое время, представляла собой тесное и замкнутое пространство — вероятнее всего, погреб…

И вот опять картины становились конкретными, различимыми: время от времени мрак оживал и казался одушевленным. Рядом отчетливо слышались шорохи. Слух как будто бы улавливал и голоса. Они доносились сверху. Волнами всплескивался смех. Он, Рябцев, попытался, было, ощупать окружавшее пространство. Но останавливала ломящая боль в затылке. Голова казалась закованной в свинцовый панцирь. По окаменевшей шее боль распространялась ниже и между лопаток ломила невыносимо. Что-то липло к вороту и к горлу. В какой-то момент ощупав шею, затем грудь и плечи, он попробовал пальцы на вкус. Пальцы оказались солоноватыми. Догадки рассеялись: кровь. Много ли крови? Где рана? Почему так обжигает глаза чем-то белым, разъедающим?

Затем зрение позволило различить наверху квадрат, а слух — что-то свистящее. Капитану припоминался чей-то голос. Помнил он и то, что не понимал ни слова. Вновь долетел какой-то шум. Сделав над собой дополнительное усилие, Рябцев начал различать голоса, бубнившие где-то рядом, и до него внезапно дошло, что говорят по-чеченски.

— Ишь, разлегся… шакал! — ворчал тот, кто корпусом загораживал собой почти весь белый квадрат.

Железный обруч будто спружинил, и Рябцев не сразу понял, что на голову ему что-то упало. Веревка? Кто-то слез к нему в пустоту, налег на него, чтобы причинить дополнительную боль?

Его вроде бы перекатили на бок. Яркая слепящая боль сковала всё тело, глаза заволокла тьма. Пошевелиться не давали запястья, оказавшиеся за спиной. Руки были чем-то обмотаны. И тем не менее, раскачиваясь, будто мешок, который набили чем-то деревянным, угловатым, тело Рябцева подалось вверх.

Теперь он видел себя в луче невыносимо ослепительного света. Свет смешивался с болью. Боль — с пустотой. И с этой пустотой не хотелось расставаться. Как только железный обруч разжался, капитан с удивлением обнаружил, что сидит на стуле в освещенном помещении. А перед ним возвышается грузный силуэт, от которого разит перегаром.

— Вы кто? — вроде бы спросил Рябцев.

— Никто. Друзья твои… с того света.

Тишина.

— Сам ты чей будешь, командир? — хрипло прокашлявшись, спросил равнодушный голос откуда-то сбоку.