Хаос. Закон. Свобода. Беседы о смысла

– Мой первый опыт переживания смерти сыграл решающую роль в моем отношении к ней и избавил от чувства отчаяния. Это была смерть моего отца. В 1937 году он был совершенно здоров, а я болел тогда перед Пасхой, и так сильно болел, что мне казалось – я умираю. Я чувствовал близость смерти. А затем я понял, что мне становится все лучше и лучше – и ощутил недоумение, был даже почти оскорблен, потому что, во-первых, я уже внутренне приготовился умереть красиво и все не умирал, а во-вторых, меня удручало, что мое предчувствие меня обмануло. Настал день Пасхи, я провел его со своим отцом и другими людьми. С отцом у меня получился разговор, какой бывает иногда, когда люди встречаются на глубинном уровне, и этот разговор был таким глубоким, что, когда я уходил, чтобы кого-то навестить, я попрощался со всеми, кроме отца, потому что мне было совершенно ясно – мы не расстаемся. И он внезапно умер той ночью. И я помню, что, когда я вошел в его комнату, там был абсолютный покой. Это была маленькая, очень бедно обставленная комната, он лежал на кровати, в комнате не было почти ничего, кроме стула, стола и нескольких книг. Меня оставили одного. И этот глубокий покой, эта тишина были наполнены Жизнью с большой буквы. И я помню, что услышал собственные слова: «Как можно говорить, что смерть существует! Существует только Жизнь». И то впечатление окрасило мое отношение к смерти на все последующие годы.

– Но вы переживаете, что личная жизнь вашего отца прекратилась, не продолжается?

– Нет, не переживаю, так как не верю, что она прекратилась. Я верю в продолжение жизни каждого человека в вечности. Я верю, что после смерти человека в этом мире его живая душа продолжает жить, пребывая с Богом, настоящая, реальная. И я верю, что наступит день, когда придет конец истории человечества и будет воскресение всех живших на Земле и торжество жизни над смертью. Я не верю ни в превращение в некую общую безличную жизнь, ни в полное исчезновение человека.

– И вы не просто используете язык образов, говоря о загробной жизни человека?

– Нет. Если очень упрощать, я верю, что вся материя этого мира призвана соединиться с Богом во славе, и что человек по призванию воплощенное существо, и что смерть – лишь временная трагедия, которая сменится жизнью существ, наделенных духом, но и материальным телом тоже.

– Вы говорили об этом с умирающими пациентами, когда были врачом?

– Да, говорил, когда они были открыты к такому разговору. Но чаще я старался просто оставаться и быть рядом. В годы войны, например, я взял за правило проводить с умирающими две-три последние их ночи. Я просто сидел рядом с человеком, чтобы, если он придет в себя, он знал, что кто-то тут есть, бодрствующий, живой, с кем он может поговорить о своей деревне, о семье, о своем поле, своих коровах, поговорить с тем, кто хоть не очень-то в этом разбирается, но абсолютно готов всему внимать.

– А когда вы видели столько смерти, укрепляло ли это вас духовно? Я имею в виду, что каждый раз, когда вы встречались со смертью, вы и правда чувствовали, что это победа, что трагедия временна, но будет что-то прекрасное, а не только ужас смерти?

– Я всегда чувствую, что победа есть, и меня поражает вера человека, который после борьбы входит в покой.

– А как в это время менялись ваши отношения с Богом? Становилось ли глубже ощущение, что вы понимаете Его промысел и намерения?

– Я думаю, что-то менялось. Чем больше я открывал мир людей, тем больше я постигал глубину Бога, потому что, говоря словами одного немецкого философа, «Я, как Бог, велик, Бог так же мал, как я»[51]. И я чувствовал, насколько это верно и что величие человека в уровень величию Божию. Это поразило меня в Евангелии. Люди на протяжении истории поносят других людей, стараются унизить их, сломить. А Бог защищает, отстаивает человеческое достоинство, даже когда говорит о суде. Если задуматься над этим, то мы поймем: дело не в том, что Он будет судить нас Своим судом праведным, а что мера человека, его масштаб может быть измерен только мерой Божественного суда, человек достоин такого масштаба, не меньше. И это величие человека открывалось мне и в самых неприметных вещах, самых обычных человеческих чувствах, в тепле, в нежности, в страхе, потому что страх и душевная боль, тоска – эти переживания были и в Гефсиманском саду, в Евангелии, это то, что чувствовал Сын Божий, ставший Сыном человеческим.

– И неприглядное поведение тоже?