Хардкор

Д. Я. Не то слово. Вся улица была у нас. Все помойки. Обломки гитар, примочек, обрывки журналов «Радио»… Мама не запрещала, потому как разного в жизни повидала. Она считала, что пусть мы занимаемся, чем хотим, но под присмотром. Когда мы выпрыгивали слишком высоко, то она нам крылья подрезала, чтоб голову не свернули. Но все равно, курить и выпивать начинаешь тайно: всё же нужно попробовать. Первый раз мы прятались в кустах, подбирали бычки, давились, но было надо… (смеется). Самое смешное, что спать было некогда. Ты даже не можешь представить себе, чем я только ни занимался! И улица попадала в расписание, и в художественной школе учился, и на ложках в школьном ансамбле играл, и в кружке авиамоделирования фанерки пилил, и спорт. Причем занимался в двух секциях как минимум. Даже в кружке вязания как-то оказался.

М. Б. Сейчас народ больше тяготеет к тому, чтобы чем-нибудь закинутся и упереться в телевизор. Раньше на телевизоре жизнь не сходилась, единственное – фанатели за Харламова-Михайлова-Петрова. Теперь, кажется, всё иначе.

Д. Я. А тогда, как я сейчас считаю, жили как в большой деревне: жизнь была ровная, и занятий для подростков, если поискать, все-таки хватало. Смотря, чем ты хочешь заниматься. У меня все амбиции были в таком русле: научиться что-либо делать. И возможности почему-то совпадали. Я поэтому и стал производственником, потому что любил, чтобы из ничего рождалось что-то. А кучу поклонников…

М. Б. Похлопников…

Д. Я. …вокруг себя собирать не хотелось. Честно говоря, при совке я жил нормально. Хотел кататься на велосипеде; мне матушка покупала раздолбанный велосипед у соседа, и нам кидала. Хотите кататься – почините. У деда брали камеру и на восьмерку снимали. Играли в «чижа», лапту и «банку», или, как ее еще называли, «в генерала». Если перечислять все, то бумаги не хватит. Футбол значил много. Весь двор собирался, строился по росту и на «первый-второй» делились на две команды.

И тогда я первый раз столкнулся с таким явлением, как злоба. Одну бабу во дворе сильно раздражала подростковая активность; она не поленилась и ночью натаскала на нашу «коробку» гравия и крупного кирпича, чтоб расшибались как следует. Больных на голову хватает и сейчас. А я по натуре оптимист, и большую часть жизни смотрел на происходящее сквозь розовые очки. Потом, когда столкнулся с суровой реальностью, весь оптимизм резко перетек в экстремизм. Я просто офигел. И навещал на себя кучу защитных рефлексов. Меня не обламывала бытовая ситуация. Улица того периода несла только позитив.

М. Б.А сейчас?

Д. Я. Сейчас «улицы» просто нет. Есть кучки людей, объединенных корыстными интересами, вечно спешащие куда-то по своим делам. А раньше улица была цельная. Все знали друг друга настолько, что, если я возвращался домой в любом состоянии, рефлекс того, что Тушино – мой дом, позволяло расслабляться как угодно. Я мог упасть где-нибудь под забором, и все знали, что это я, и все нормально. И дело не в том, что понаехала куча новых жителей. Большим шоком для меня было то, что я увидел шлюх на улице Свободы…

М. Б. Звучит аллегорично.

Д. Я. Я понял: всё, Тушино конец. Но тогда, по сути, я жил двойной жизнью. Просто много лет сам себя разводил на что-то. Когда я познакомился с евреями в физико-математической школе, они мне дали понять, что у меня куча комплексов. Своей демонстративной общностью. Такой же, как у азербайджанцев и других малых народов, проживающих в Москве. Причем национальный вопрос у нас в семье не стоял. Я даже не понимал, чем и кто от кого отличается. Советский народ был единственной общностью, и когда она развалилась, те, кто считал себя русскими, остались одинокими.

В этой же школе я понял, что существует коррупция и бюрократия, когда мою маму попытались притянуть к каким-то нагрузкам для школы, и она их сразу же послала по известному адресу.

А школьные годы, как и у многих, традиционно начались с пиздюлей. Прямо после линейки. В раздевалке подошли два хулигана, и один другому сказал: «Слышь, Коль. Дай ему по репе, он же первоклашка.» Я, наивный, получил в ухо – и понеслась. Это я сейчас два метра ростом, а в детстве я был маленьким мальчиком с позывными «пончик», толстым и в очках.

Школьные годы началась с драки, а закончились тем, что вся школа взвыла от меня. Был еще момент, когда меня переводили в другую школу на месяц (мы тогда переезжали). И это был месяц постоянных битв. Глумились все, но приходилось биться. Еще был момент, когда меня привели на собеседование, чтобы протестировать мои способности. И спросили меня: «Мальчик, а что такое крона дерева?» А откуда я в шесть лет должен знать, что такое крона? Батарейки такие чешские были «крона», знаю… А они: «Всё, ваш сын – дебил, нашей школе он не подходит!» Но мама их тогда взбодрила по полной программе и меня взяли.