Хардкор

Скляр тогда вообще как-то очень тянулся к панк-салону и модным течениям, дружил с Круглым и даже каким-то образом уговорил тусовку сняться у него в клипе. По тем временам, когда по городу шел чуть ли не террор против хардкора и слово «панк» будоражило умы ветеранов и ветеринаров, съемка клипа с панками выглядела достаточно фантастично и не менее подозрительно. Вроде как панками числились вы – ну, или мы – а Александр как-то хоп… и революция у него свершилась! Но это все никого не парило, потому что вскоре нам дали поиграть в малом зале Горбуново, и публика закономерно была погружена в шоковое состояние. Я повторил подвиг Нищего, но без такой брутальной концовки мероприятия.

Ну и все. В списках вроде значились, ходить туда ходили, а концертов больше не было. Причем лично мне навсегда стало понятно, чем они все там занимаются. Когда же я полез в шкаф посмотреть на литовки, то с удивлением обнаружил там тексты не только рок групп. Это как раз там какая то студия звукозаписи планировалась. В общем наш вид оттяжки оказался передовым. Все, видимо, ждали какой то специалной музыки, хехех…

…Хотя, вот та же «Амнистия» поменяла формат и пребывала в рамках Лаборатории вплоть до отъезда в Данию. А наша поэзия с уличными реалиями и «секспистоловшиной» оказалась ни к месту. Да и отношения с властями стали уже предельно обострены. Уже после школы я попал на заметку к исследователям человечесткой психики, которым казалось даже в середине 80-х, что в мире причин для беспокойств не существует и протестовать незачем. По-своему они были, конечно, правы; да и успокоительное у них было всегда под рукой – но реалии показали обратное. К тому же их очень увлекал процесс поиска отличий от советского образа жизни, и общий язык мы в принципе находили. Но загреметь в дурку в тот период было запросто; а панкам, с их эпатажным вскрыванием рамок дозволенного и стебом всех проявлений идиотизма, так – в первую очередь: не вписываешься в народ и буянишь, пройдемте на собеседование. А если к тому же иностранной музыки наслушался – типа, поэт и на сцену рвется – так это сразу ПСО. Что в расшифровке звучало как «потенциально социально опасный». И это не смотря на то, что с 84-го года ситуация сама по себе напоминала клиническую. Кстати, это все отразилось и на текстах, и на названиях многих труп того времени. Те же «Э.С.Т.» или «Клиника». Стебали ситуацию многие, но тем, кто попадал под термин «панк», доставалось особенно из-за заметности и чудачеств. Вам, я думаю, не меньше перепадало.

М. Б. За всех не скажу, но мне скучать было некогда. Это отдельная тема. К тому же реально дресскодированных и информационно подкованных было мало. По сравнению с тем же Питером того же периода – единицы. Я сужу не по квартире Алана, где был проходной двор для многих известных ныне деятелей и тусовка в десяток человек, выбиравшаяся на рейды в город.

Просто уличных панк-рокеров было мало. И каждый стоял на своей позиции со своими причинами и историей. Но меломания, дресскод и жажда приключений объединяли. Я не знаю, как развивалась бы события, не будь этого прессинга на внешний вид. Но если бы те усилия, которые были затрачены на погашения и учет всего этого праздника непослушания, были затрачены на поддержку той же молодежи, то кто его знает, как развернулась бы история. По крайней мере, «ирокезного периода» могло и не случится: когда начали прессовать просто за короткие прически и бритые виски, то естественно подростки начали выбривать себе ирокезы. Здесь как раз мы по времени с ленинградскими и эстонскими товарищами по несчастью и подравнялись. Даже еще не зная друг друга в лицо, хотя выезды в Питер случались достаточно часто – и там выплескивалось то, что в Москве было попросту невозможно. Тут ведь все жестко было; сережки из ушей рвали детишкам и забивали не только в подворотнях, но и в отделениях. Поэтому постоянно велись какие то обсуждения по поводу уровня радикализма, которые закономерно привели к выводу, что если он достаточно высок и агрессивен, то можно все.