Хардкор

И когда вернулся в «совок», я просто года два не мог понять, что здесь вообще происходит. Менталитет на местности искал, но почему то не нащупал. Он как-то растворялся и люди ходили мутные и озабоченные. В ситуацию просто не воткнулся. А вернулся я точно в 1984-м году и был тут же послан за знаниями в 792 ю перовскую школу. Помимо каких то знаний в школе было обнаружено сразу две неформальные группки, «Консула» и «Чудо Юдо». При этом Хэнк был по совместительству председателем комсюковской ячейки и владел заветными ключами от каптерки с инструментами. А я по-соседски часто посещал репетиции «Чудо Юдо» и подгонял вражескую околомузыкальную литературу, которую привез из-за бугра. Кстати, за «Металл Хаммер» в этот период можно было и присесть, если денег на взятку на хватило бы… Но прям вот такой жесткач долго не продлился, хотя слухами и домыслами оброс. На местности вместо менталитета была обнаружена тусовка, которая называлась «Бермуды», поскольку само место было треугольной формы. Там собирались ныне уже не слишком молодые местные неформалы – единственные, с кем можно было найти общий язык и общаться на интересные темы.

Прозвали меня тогда Французом, поскольку я приехал из Франции – по той же системе, что и Монгола, потому что он в Монголии побывал. Остальные позывные были либо производные от имени-фамилии как, например, у Димы, которого звали Хэнк. Но он редко туда заходил, потому как у него творческая конфронтация с «Консулами» была, хотя именно Дима потом меня Уксусом и обозвал. «Чуда Юда» на самом деле тогда еще не было. У Сережи Мамонта была своя отдельная группа, а Хэнк еще играть толком не умел, его Сикирильский учил музыкальным азам. Но все, конечно же, хотели – потому что чего еще хотеть в таком возрасте, имея свободное время и увлекаясь меломанией? Мамонт уже тогда был панк– композитором и все, что позднее вылезло на «фестивале надежд», уже репетировалось в те времена. Он, в принципе, и сейчас пишет подобную музыку. Эстетика панка пришла уже после того, когда мы с Хэнком стали мотаться по всяким московским тусовкам в 1985-86 годах. И где то там пересеклись с Рином, по-моему на день рождении у Джуса, который, чтоб получить свое независимое пространство, устроился дворником. Это такая традиция была, и других вариантов для самодеятелей и философов не существовало. Москва активно перестраивалась и заселялась очень плотно. А пространство такое было необходимо для многих, и у Джуса на оккупированной территории находились и Грюн, и Паша Роттен, и Дима Якомульский с Гельвиным. В общем, можно сказать, представители первой московской «панк– волны», которые раньше бывали на «Пушке» и видели не закрытое еще кафе «Лира». Все были разные по фактуре, но общие мысли и общее отношение к внешнему виду было у всех. С одной стороны модное, с другой – пренебрежительное. Ну, и общий язык был обнаружен сразу же – поскольку отличий набиралось немного. Тогда я состриг волосы, они у меня такие были…

М. Б. Карэ?

Л. У. Подлинней, длинное карэ. Хэнк тогда вовсю уже стриг, тренируясь на местных товарищах; вот и меня постриг. Так я стал «сидвишесом» московского розлива… Только вместо свастики у меня на футболке был серп и молот, а на косухе был парадный ментовской погон. Эстетика эстетикой, а подход должен был быть свой.

М. Б. А обувь спортивная?

Л. У. Не. Это металлисты в «кроссачах» бегали. У меня нормальные такие высокие рабочие ботинки а-ля «турист» были. Достаточно крепкая советская обувь с подошвами на шурупах. Но у меня были иностранные, повыше и потяжелей. Мы тогда их «топ сайдерами» с Хэнком называли. Ну, и без булавок, конечно, не обошлось. Булавки и прочий металлолом как бы стебом был: и на бижутерию, и одновременно на металлистов, которых окучивали подпольных дел мастера, а позже кооператоры. Вот в таких чудных нарядах мы лазили по городу, встречаясь с подобными нам персонажами. Это было гораздо веселее, чем пэтэушный металлизм, и многие поклонники тяжелого рока были тут же инфициированы. Причем Андрей Попов, ныне покойный, тоже стремился по следам наших поползновений, но ему не позволили товарищи. Саша Дубина ему попросту свежевыстреженный ирокез «розочкой» от бутылки смахнул, сказав, чтобы тот ряды металлистов не позорил. Серьезно они тогда к некоторым вопросам подходили, в отличии от нас. Чуть позже Хэнк познакомил меня с Гариком, который был во много раз нас опытней, бодр и крут. До этого все были несколько разрозненны; мы в совсем малом количестве, а иногда просто с Гельвином ездили на Арбат гонять хиппарей, которые сбежали с Пушки и туда переместились. Особо вредным уличным философам одевали урны на головы. Ну не нравились они нам… Потом на улицах появились любера, и антипатия немного сместилась.