Харизма [СИ]

  'Рюгер' я положила на прикроватную тумбочку, рядом - остановившиеся 'Той Вотч' и мобильник. Старые привычки дополняются новыми. Я включила все лампы в номере и лежала, глядя в потолок. Должно быть, я очень устала, поскольку меня не нервировал свет. Тело словно онемело под анестезией, все притупилось и сгладилось, даже курить не хотелось. Я не заметила, как переступила границу между явью и сновидением. Это было медленное погружение в черную, стоячую, подгнившую воду...

  На тумбочке что-то гудело. Я открыла глаза, и солдатиком села на постели, вытаращившись перед собой. Веки резало, будто их вспороли ржавым бритвенным лезвием. Гостиничный номер, бежевые дешевые шторы, синтетический кавролин, светло-зеленое бра. И свет. Много света. Я поняла, что не дышу. Попыталась сделать вдох, но в горле что-то булькнуло, встало поперек трахеи. Натыкаясь на мебель, я рванула в ванную. Упала на колени перед унитазом, и меня вывернуло наизнанку. Вырвало чем-то темным. И в этой темной жиже плавали два листочка акации.

  Волосы прилипли к щекам и лбу. Тяжело дыша, я привалилась спиной к ванне и сделала глубокий, судорожный вдох. Ноги подкашивались, но я протопала обратно в комнату, села на кровать и взяла вибрирующий мобильник. Я никогда не выключаю мобильный телефон. Он был выключен всего раз - в день покупки.

  - Алло?

  - Харизма, это Гумилев.

  Я отняла мобильник от уха и посмотрела на время: 04:31. Полтора часа сна. Восьмичасовой сон - залог здоровья. В таком случае, я скоро стану очень нездоровым человеком. Скоро, если не раньше.

  - Николай, вы видели, который час, черт возьми?

  Николай не из тех, кто звонит мне ночью просто так. Он вообще не звонит мне. Если я не ошибаюсь, это наш первый телефонный разговор.

  - Харизма, - повторил Гумилев голосом, от которого у меня перехватило дыхание, - произошло кое-что нехорошее.

  Уже через минуту я была в бешенстве, что он не позвонил раньше.

  - Вы в порядке?

  Корпус мобильника затрещал в руке. В порядке ли я? Цвету и пахну, блин. Хотелось наорать на Гумилева и послать его к чертовой матери. Я этого не сделала.

  Сказала:

  - Я скоро буду.

  - Вы уверены, что можете вести машину?

  Нет, не уверена.

  - Мы что, играем в двадцать вопросов?

  - Я могу прислать кого-то, чтобы забрал вас.

  Я утопила 'отбой' и принялась одеваться. Где-то внутри меня была туго сжатая пружина. Если она распрямится, я дам волю истерике, что надолго выбьет меня из строя, скажем так, превратит в реву-корову. В истеричную корову. А это недопустимо.

  Полтора часа сна делают с вашим мировосприятием скверные вещи, а три минуты телефонного разговора переворачивают все с ног на голову. Иногда - в буквальном смысле.

  Просто в дом моей сестры заглянул ночной гость. Там была кровь, много крови. Никто не осмеливается войти, боясь еще больше разозлить ублюдка. Этот ублюдок, этот ночной гость, он вырвал трубку из рук моей близняшки и сказал всего два слова. И этими словами были 'Харизма Реньи'. О да, войти придется мне.

  Я застегнула 'молнию' на джинсах, оправила майку, влезла в свитер и кожанку - все такую же грязную, но грязь и прилипшие травинки засохли, и их можно легко струсить. Зашнуровала ботинки.

  Болеутоляющее унесло часть боли, и я ступала на правую ноги, практически не морщась. Хромота бросалась в глаза как никогда. Пистолет я сунула за пояс джинсов. Это показалось мне нормальным, правильным. С каких это пор? Нить тянется от Багамы. До этого четверга я никогда не держала в руках огнестрельное. Но со мной были воспоминания Багамы. Это как поместить в вашу голову очень реалистичный фильм, который срастается, становится частью вас самих. Чем чаще вы его прокручиваете, тем больше он абсорбируется вами.

  Пружина в грудной клетке становилась все туже. Вот дерьмо, а?

ГЛАВА 26

Пять утра. Ветер рвал листья и швырял на тротуары, газоны, лобовое стекло 'Форда'. Ночь соскоблила с газона цвет. Здесь, в престижном частном секторе, были самые ухоженные газоны во всем Зеро. Грядущие холода и дожди вмиг исправят это дело. И начали они уже этой ночью.

  Желтый, как растопленное сливочное масло, свет ложился на крыльцо дома Колесниковых. Перед домом сестры были припаркованы две милицейские машины, мигалки выключены. Белый фургон 'скорой помощи' запаркован тут же.

  Подсветка приборной панели отбрасывала на мои руки призрачный сизый свет, от чего они казались еще более поцарапанными, бледными, с рельефными жгутами сосудов и обломанными ногтями. Я выдохнула, дыхание дрожало. Дрожащее дыхание как лакмусовая бумажка - верный индикатор того, что я себя не контролирую.

  Я вышла из 'Форда', захлопнула дверцу. Холод мгновенно выжал из меня все тепло. Пахло дождем, мокрым асфальтом, травой, близящимся рассветом.

  На подходе к дому путь мне преградил высокий мужчина с угрюмым лицом и армейской стрижкой.

  - Вам сюда нельзя.

  Из глотки полезло что-то коробящее, как пенопластом по стеклу:

  - С дороги.

  - Что вы сказали? - Судя по взбугрившимся желвакам, он не привык к такому тону. Покажите мне хоть одного человека, кто привык.

  Либо глухой, либо дурак. Склоняюсь ко второму.

  - Я сказала, прочь с дороги.