Хазарский пленник

— Да будет вам. Всё уладится, — выдавил он и протянул руку, чтобы погладить ладонь Анастасии. Но жена не собиралась уступать. Её бесило пьянство Иоанна, рыжеватая бородка и брови терялись на раскрасневшемся лице, сейчас Цимисхий мало походил на героя, оттого она и не сдержалась, крикнула зло:

— Что уладится? Что? Вам только дай волю, всё растащите до последней номисмы. А ведь сто раз говорилось, империя не кабак, здесь мало кулаков да зуботычин. Нет, снова дай на флот, на фураж, заплати наёмникам!

— Так! Я, пожалуй, пойду! — не вставая со своего места, крикнул Василий Ноф и укоризненно повернул голову к Цимисхию, надеясь, что тот урезонит женщину. Выждал несколько мгновений и в тишине поднялся. Молча встал и Варда Склир. Но Анастасия и тогда не успокоилась, картинно вскинув руки к небесам, воззвала к справедливости:

— Довольно размахивать дубинами. Бог видит — все устали от войн. Вам подавай золото да наложниц, а там... хоть потоп! Арабы вернутся, отомстят, и снова придётся хвататься за мечи? И так из года в год! Сколько можно?

— Я это... Склир, погоди, — невнятно вымолвил император и погрозил пальцем Анастасии. Поднялся, но выпитое прилило к голове, его повело, рука вслепую прошлась над столом, опрокинула кубок, проливая капли тёмного вина на скатерть. Анастасия вскочила, спеша спасти подол праздничного одеяния, что-то крикнула, взмахом подозвала служанку. А Цимисхий снова присел, обхватив руками голову. Заметно, что его крепко донимала тошнота.

Друзья так и не дождались веского слова императора, переглянулись и вышли из трапезного зала.

Следом потянулись остальные гости. Вечернее застолье завершилось сварой, и никто не желал быть свидетелем ссоры императорской четы.

— Ты что себе позволяешь? Анастасия! — косился на жену Иоанн, прикладывая к вискам тряпицу, смоченную в виноградном уксусе. — Зачем выгнала гостей?

— Кто их гнал? Да ты пьян! Не можешь связать двух слов, а поучаешь!

— Пьян? А кто кричал, мой дворец! Без армии ты никто! Царица! Руки должна... руки... и какие такие наложницы? — Он смахнул с лица капли уксуса, но уронил тряпицу. Наклоняясь, забыл, с чего начал. Недосказал про руки, вспомнил наложниц... Но так и не мог найти главное. А жена стояла рядом и с усмешкой глядела на него, беспомощного во хмелю. Как будто это давало ей право вершить империей, прогонять стратигов, отменять походы.

— Ложись спать! — посоветовала она. — Крушить и грабить сумеет и дурак, иное дело схитрить, управиться без сражений.

— По-годи-и! Я император...

— Знаю. А я — кто? Не для того я возвела тебя на престол, чтобы стать нищей, раздавая деньги солдатне!

— Солдатне? Ты оскорбила соратников! А должна руки целовать...

— Я сказала правду бражникам!

— Дура. Мы без армии ничто... даже булгары могут разграбить столицу. А печенеги? А русы?

— Что? Русы? Давно говорила, устрани Калокира!

— При чём тут Калокир? Что может посланник?

— За то и казни! К чему посланник, не способный провести даже тёмных варваров? Давно пора снять ему голову!

— И что? Что изменится? — злился Иоанн. — Я отдаю дочь Склира князю, сама говорила, политика, мягкие вожжи...

— Говорила. И снова скажу: дай Киев Ярополку! Что может быть проще?

— Пока что в Киеве Глеб!

— Вот именно что пока... недолго осталось.

— Ты шутишь? Или уже наколдовала?

Голубые глаза не мигая глядели в его лицо, и Цимисхий ясно читал в чистом взоре ненависть. Почему-то вспомнился лёд на вершинах гор: плотный, окаменелый, слегка голубоватый и отчаянно холодный.

Не ответив, она пошла к арке, намереваясь оставить пьяного мужа в пустом зале.

— Вернись, женщина! — возвысил голос Иоанн. Она обернулась и, избегая его взгляда, сказала:

— Он податлив, как хлебный мякиш. Упустишь время, и чёрствый кусок камнем застрянет в горле!

Анастасия вышла, и шаги её стихли в длинном коридоре. В трапезной пусто, слуги не решаются тревожить императора, тяжело уронившего голову на стол. Остывшее мясо покрывается белой корочкой смальца, кубки тускло поблескивают в свете восковых свеч, и розы, украшающие стол, роняют первые, самые слабые лепестки. Они лежат, как хлопья гари, как сажа на белой скатерти, так кажется Иоанну, смыкающему набрякшие веки. Он вздохнул, приспособил локоть и на несколько мгновений погрузился в нездоровый сон.

Очнулся, услышав непонятный тревожный сигнал, и сразу поднялся на ноги. Он ещё не знал, что так остро пронзило грудь, отчего сердце колотится у самого горла, но не мог оставаться в одиночестве.

Вышел из трапезной и бездумно пошёл по коридору, чиркая подошвами удобных, но старых сандалий по плитам. У входа в спальню Анастасии задержался, прислушался. Тихо. Даже дыхания жены не слышно.