Хазарский пленник

Вышли, прижимая щиты, держа в руках мечи, выкрикивая команды и призывая к себе дружинников, исполнительных соратников.

Двигались упрямо и бодро, даже Владимир казался возбуждённым, зычно распоряжаясь, склоняя киевлян к благоразумию.

Кричали, стараясь превзойти соседа, обращаясь к толпе, умоляли и угрожали, но время решительных слов упущено. Склонить к повиновению воинов, уже поверивших в цель, обретших свою правду, перековать их в краткое время невозможно. Черниговцы почуяли недоброе. Скрывать смерть Бруса нет смысла.

— Нет больше Бруса! — крикнул Владимир. — Ибо он затеял смуту! Вам надобно того же?! Крови ждёте?! Крови?! Здесь не вече! Разойдитесь!

Претич уже не раз повторил воинам команду, гневно ругался, понукая отступить.

Но время упущено. Хмель забродил, пена шла через края и стекала, пятная снежный наст кровью...

Претич не смог увести всю дружину. Не осилил.

Его опрокинули ретивые поборники справедливости, двинув редкой цепью в сторону оставшихся хазар. Владимир крутился на коне, окружённый озлобленными киевлянами, Макар отбивался, прикрывая ему спину, и бунтовщики спешили к выкатившимся вперёд, беззащитным, как казалось на первый взгляд, чужакам. Набегая, они сломали строй, копья — не грозная стена, а расползающаяся мокрая овчина. Шли не все. Решительность молодого князя впечатляла. Владимир не отступил, не прятался, именно ему повиновались хазары. Пришлый, злобный, а всё же был князем. Властью. Скверной, чужеродной, но властью. Потому строй раскололся.

Наконец сдвинулись застоявшиеся сотни наёмников.

Стрелы — не пару десятков, как было ранее, со стороны киевлян, а сотни, тучи — брызнули из-за спин всадников, легко находя себе жертвы в рядах бунтовщиков, потому что нападения на старшин, на Владимира и воеводу ждали. Потому что слишком близки смутьяны. Они как на ладони, перед наёмниками. Хватило сотни, чтоб отрубить тёмные щупальца, что раскорякой тянулись к Владимиру.

Но большая часть наёмников ударила по черниговцам. Улгар вымел воинов Бруса, покрывая улочку ранеными, брошенными щитами, обломками копий и множеством тел растоптанных простолюдинов. Были среди них и бабы, голосили старухи, виднелся покалеченный мальчонка, с визгом прыгавший на одной ножке к ограде, к упавшему без чувств родственнику. Другая нога у воробышка торчала, неловко подогнувшись, разорвав ветхие порты свежим изломом кости.

Крутко вывел тысячу, и беспомощных вояк уложили за краткое время, кого успокоив на веки вечные, кого — чтобы связать. Благо у всех всадников есть верёвки.

К темноте горожан разогнали.

Остатки толпы, беглецы и рассыпавшиеся по переулкам крикуны, переваливались через ограды, скрывались в чужих сараях, марая кровью снег, разнося по городу весть о жестокости нового владыки. Никто не сомневался, что беглые донесли до черниговской дружины весть о смерть Бруса. А это сулило новые схватки, месть родни, противника в крепком городе, являвшемся главой княжества.

И вот тогда, уже в серых сумерках, стрела нашла Владимира.

Он спускался к рынку, к площади, где собирались и воины, и гости, и горожане — все, кто явился на погребение.

Стрела, пущенная сзади, с верха частокола, ударила точно так, как когда-то в битве с печенегами, но на сей раз нашла князя. Он вскрикнул и упал. Его выбило из седла. И в блёклом свете уходящего дня не сразу поняли, в чём причина... не все приметили стрелу. А кто видел, отступили в страхе. Потому что стрела, обычная стрела с двумя пластинками-лезвиями, напоминавшими сердечко, упала... не пробив тела. Словно под рубахой князя панцирь.

Сбежались соратники. Подняли, привели в чувство, закатали рубаху. Никакой кольчуги нет и в помине. Лишь расползающийся багровый след на коже да злой кашель.

Ближе всех держался Макар, он тронул кожаный пояс, перекинутый на восточный лад через плечо, наискось, но разглядеть вмятину или заклёпку, принявшую на себя стрелу, не успел. Князь отмахнулся, велел придержать лошадь.

— Едем, едем, — морщился Владимир, порываясь к седлу. — Я приму клятву верности! Нынче же...

Искать коварного стрелка не стали. Наёмники плохо знают город, а свои не решились оставить князя. Да и поздно уже. Затеявший злое успел скрыться. Его и не видели за высоким забором.

Ким покачал головой и кивнул Макару. Теперь князя прикрыли со всех сторон. Запоздало прикрыли. И повезли, задыхающегося, кашляющего, к площади. Киев ждал князя. Владимир ждал власти... И многие тысячи людей ждали перемен, кто с надеждой, кто по привычке, кто с покорным равнодушием.

Глава семнадцатая ПРИВОРОТ

Кладбище многими воспринимается печально, но только не Анастасией. Она испытывала странный восторг, прогуливаясь по пустынным тропинкам поселения мёртвых. Холодок и острые иголки страха проникали в душу, заставляя жадно упиваться отпущенными мгновениями, сознавая, что ей выпало невиданное счастье — жить на вершине вершин, получая от каждого дня всё, что только возможно. Она не просто обитает в столице империи, не просто близка к царской семье, она — царица.