Хазарский пленник

— Дань нужна не мне. Державе. Ты отобьёшь печенег, но серьёзного врага не испугать стеной. Нет, дань — это всего лишь один из столпов... на них новая Русь. Киевская Русь. А время мелких княжеств и каганатов минуло.

Рогволд, благодушный, умиротворённый, толкующий с Глебом как с приятелем, погрозил ему пальцем. Как будто заметил уловку. В глазах мелькнул огонёк страсти, но гнев отступил, с чего победителю гневаться? Он хозяин, он, а не Глеб.

— Ложь, Ты знаешь, и я знаю, были империи, коих нынче не осталось, но при чём тут время? Рим — империя? А ведь рассыпался. А до Рима? Были копты, были фараоны, были греки, Македонский. Но наши земли всегда жили законами мира, общиной, совестью. Зачем нам чужие обычаи, чужие законы?

— Затем... что Византия поболее твоего Полоцкого удела. Уж как-нибудь справится с князем Рогволдом. Проглотит и не заметит. А сообща... мы могли бы...

— Снова ложь. Византия. Рим. А кто основал Рим?

Рогволд поднялся, прошёл по горнице, нашёл что-то на столе и вернулся. Протянул Глебу бронзовое зеркало, размером с женский кулачок, и попросил:

— Прочти, коль умён.

Глеб покрутил в руках игрушку, помялся и фыркнул:

— Тут руницы.

На оборотной стороне зеркала фигуры двух исполинов, мелкая вязь значков, которые разглядеть не так просто, особенно скрытые в виде штрихов рисунка. Другие — намеренно крупны. Эти-то и он мог разобрать. Рим и Русь. Но что кроется в остальных строках, прочтёт лишь умелец.

— Тут начертано — Русь и Рим. Два атланта держат небесный свод. Молодой — Рим. Бородатый — Русь. И под ним надпись — устал. Наша Русь — устала. Это старая держава, которая была задолго до Рима. Зеркало этруское. А кто такие этруски? Кривичи. Хаживали в Мизию, Фракию, Малую Азию. Всё наше, всюду мы бывали. А это видал?

Рогволд бросил на стол монету. Глеб пожал плечами и взял её, пытаясь рассмотреть надпись. Но арабская вязь не читалась.

— Ты о чём? Это ж бог ведает чья...

— Да? Эх ты, князь. Смотришь, да не зришь. Тут начертано руницей, подлажено под арабские письмена. А сказано: алтын — золотая русская монета. Русский каганат Москва. Не спрашивай, где тот град Москва, не отвечу, может, и нет уже, как нет Арконы, крепости на морском острове. Но ведь чеканили монету. Потому не надо пнуться и рядиться в чужие одёжки. Свои — ближе. Мир на совести стоит и стоять будет.

Глеб не нашёл, что ответить. Он и ранее знал, что предки жили повсеместно, деды знали легенды о старых временах, но те предания уже именуют сказками, принимают за небылицы. Кто поверит, что боги наполняли паруса и лодьи Олега катились посуху, как по глади моря? И это ближняя небылица. А есть и давние, только веры в истинность сказаний не осталось.

— Да, мы из Вагрии. Но корнями русские. А разве не русские поклоняются солнцу, Хорсу, и оттого стали зваться хорватами? Нас множество, и всюду пришлые народы и племена вторгаются в мир совести, перенимают обычаи, да не все. Живут мирно, да не долго. А со временем зачинают войны, покоряют приютивших и, стыдясь содеянного, лгут о прошлом. Вот уже и германцы толкуют, что они испокон веку жили здесь, а наши деды всего лишь рабы.

Так же поступают и латины. Город Мир читают по своим правилам как Рим, и стал град наших прадедов Римом. Также и Мекленбург. Был Микулин бор, стал Мекленбург[15]. А о русских забыто. Всюду ложь!

— Ты о чём? — спросил согревшийся Глеб, которого клонило в сон. Слишком долго сидел в стылой клетушке, тепло расслабляет. Нет желания спорить.

Руки грязны. Под ногтями тёмная корка, и он стыдливо убрал их, кутая в рукава. Больше всего мечтал сейчас о доброй бане, а не о разговорах. О ковше пива, а не о мудрых проповедях. Или ему не всё равно, что было ранее и как чинилось до Рюрика?

— О том. Твой прадед Акакий Синеус, не так ли? Так ведь и мой. И призваны мы на Русь, чтоб отразить пришлых, иначе для чего? А вместо отпора ты принимаешь обычаи Византии? Строишь державу по чуждым законам? Данью облагаешь меня? Соседа? Опомнись!

— Дак, я не первый. Был Святослав... или снова ложь?

— Святослав. Святослав воевал Хазарию! Святослав ходил к Царьграду! Не на своих наживался, а стервятников тревожил! Куда тебе до Святослава? Родом клянусь и матерью Макошью, что после первого же похода на Царьград в ноги тебе поклонюсь и выплачу дань. От сердца. Только не осилить тебе похода. Хлябок ты... Глеб. Потому в моём княжестве я хозяин, и я решаю, как жить-ладить, каким богам кланяться. Вы, пришлые, мне не указ.

Вновь наступила тишина, и Глеб лишь сопел, возмущаясь оскорблениями, но что сказать, не знал. Ибо после таких слов отвечают добрым ударом, а ему поднимать руку на Рогволда — нелепость. Это как морёному кабыздоху кидаться на матерого волка, проломившего стену овчарни.

По ступеням деревянной лестницы кто-то поднялся, в дверь постучали и, не дожидаясь ответа, вошли. Слуга безоружен, поясок прост, ножен не видно. Смотрит удивлённо. Словно не верит тому, что говорит.

— Там послы от князя киевского. Говорят, сваты!

Рогволд откинулся в недоумении и переспросил:

— Чьи послы? Какие сваты? Шутить вздумал?