Хейл-Стилински-Арджент (СИ)

Он рассказывает ей о Малии и ее подгоревших яичницах с беконом на завтрак, о квартире в Долине и сквиши с поддельной лицензией Мэтта Грейнинга. Вспоминает все и сразу, а Лидия слушает. И Скотту становится легче. Совсем немного, но она гладит его по щеке затем и шепчет:

– Любовь долготерпит. И, поверь мне, она знает об этом.

Они засыпают вместе, когда Нью-Йорк встречает рассвет. Есть часа два от силы - молотый кофе в железных банках в ее кухне после пробуждения приветливо помашет, он все равно не действует на меня так, как на обычных людей.

Впрочем, у Скотта не окажется на это времени. У Лидии тоже. Она срочно уедет утром - отвезу кое-какие бумаги - и обратно к тебе, дорогой, - а он не скажет, что снова кашлял, и умолчит о том, что отхаркивает кровь.

“Приступ астмы?”.

“Нет, просто подавился”.

“Ты ничего не ел”.

Скотт, если честно, о многом упомянуть забудет. Лидия выкрутит руль, останавливая бугатти посреди оживленной нью-йоркской автомагистрали, когда его голос в ее голове начнет кричать.

И тогда, в первый раз за последние пять лет, она закричит сама.

========== кипящие в Коците ==========

[Не предавайся греху, и не будь безумен: зачем тебе

умирать не в свое время?]

Кора влетает в квартирку в Хуарес, без керосина заведенная, с присущей несдержанностью, следами пыли на щеках и матерным испанским. Сын, ее в дверях завидев, отпирается от айзековской груди и к ней топает. Ему почти два, и у него зрр, но это не проблема, когда еще утром готова была в ломбард сдать выбитые золотые коронки вышибал из клуба с мастерской рядом, которые взглядом прохаживались круглосуточно - номерные знаки Кинтана-Роо на припаркованных тачках и в багажниках винтовки. Крис запретил лезть первой. “Не буди лихо, пока оно тихо. Мы не знаем, кто они и кто за ними стоит”, - это было чуть больше пяти дней назад.

– Охотники, Арджент. Скостились на заброшенной заправке в трех милях от Лома Бланка, но сегодня собрали манатки и смотались оттуда. У них с собой волчьего аконита на все наши жизни, а ты не дал мне им бошки размозжить; пошел ты, – Кора клацает зубами на Криса - плевать, что старше, - сжимает руки до побелевших костяшек и за ребрами прячет страх - у нее сын, Элли. У них винтовки с отдачей четыре тысячи джоулей.

– Закрой рот и выслушай его. И не пугай сына, – Дерек прижимает мальчишку к себе - у того губы ходуном ходят.

– Питер Хейл убрал четверых из их людей в Париже. Сыграл в нападение.

– Зачем мне знать об этом? – Кора бросает раздраженно.

– Они не пытались убить его. Или кого-то из нас. Их целью было не дать нам прийти на помощь, когда это потребовалось бы.

– Это кому еще?

– Скотту.

Он без сознания в огромной постели в ее квартире на Таймс-сквер, в Нью-Йорке, хорошо, грудная клетка ходит, и его мать сверхъестественно обещала прилететь первым рейсом из Иллинойса.

– Что с тобой, милый? – Лидия гладит Скотта по испаринистому лбу. С оговоркой на полную отключку он выглядит привычно. Залегшие мешки под глазами давно не побочные.

У него игла в распухшей вене, а у нее стабильно голоса в голове. Его - четкий в натуральности сочащегося в пузырь раствора.

Городская сумасшедшая больше не предсказывает смерти. Она - магистр естественных наук, она преподает в Колумбийском сейчас, но она соврет, если скажет, что это не реквием в ее голове, и это не реквием в честь Скотта.

Потому что дальше в надутом мешке капельницы против любой медицинской трактовки на запотевших упаковочных стенках подтекает кровь. И если говорить о частоте, прямо сейчас голос Скотта в ее голове такой же, как и голос мертвой охотницы Арджент.

//

В одной из французских провинций градовый снег хлещет в лобовое стекло его астон мартин, когда он с силой выворачивает руль во мгле очередного серпантина в горах. Заносит даже на зимней резине, но Питер не сбавляет скорость до разрешенных на дорожных знаках восемнадцати миль в час, при том, что едет во все семьдесят - съезд на промерзлый песчаник Ла-Манша справа на пятнадцать часов.

В обороте он добрался бы быстрее, но ему нужны свободные подушки заднего сиденья, презентабельный вид для дамочки за стойкой ресепшн в коммуне Довиль и далмор с выдержкой в семьдесят лет, когда ставишь фишки на красное в любовно поддерживаемой роскоши старого стиля казино при Бариер.

А еще ему нужна Малия. Желательно одетая и, само собой разумеется, живая.

У него девственный снег хрустит под замшевыми брогами, пока ветер с Брайн Дюнес раздувает драп его пальто, в которое позже Питер заворачивает ее тощее голое тело с порванной костной тканью и пробитой, проваленной грудью. У нее раскрошены ребра, во рту густо, дегтярно, она вымазывает его хрустящую рубашку, и ему приходится нагнуть ее, чтобы проблевалась кровью. Когда всего-то нужно было послушать отца - то есть, конечно, его, Питера, - и вернуться к щенку до того, как приспичило спятить с последующим укомплектованием в койота.