Хейл-Стилински-Арджент (СИ)

У Скотта загораются глаза. Слегка коротят, и его потряхивает, как заводного робота, он влажно кашляет, отхаркивая обильную пену, но вены сдуваются, и он перестает походить на расчерченную лондонскую карту. Это развязка, Питер никогда их не любил. И тесноту сборищ. Вкус канадского виски и заедающую перегородку в темном кожаном салоне заказного такси. Его смышленая банши схватила его за руку прежде, чем он ушел. Ну совсем нежно.

– Я не посмею явиться на твои похороны, Хейл.

– Когда я умру, ты все равно узнаешь об этом первой, девочка моя.

Он вытягивает ладони перед собой, откидываясь на спинку сидения. Окна затонированы, это бентли 98го, он едет в отель “Кросби-стрит” в Сохо в снятый номер с видом на бутик итальянской теннисной обуви.

Попытка сосредоточиться отдается очередной отвратительной вспышкой мигрени. Радужки все еще блекло-серые, помойные. Горящий синий ему всегда больше был по душе.

Тело его матери кремировали, гроб увезла движущаяся лента, грязные желтые шторки закрылись. В шестнадцать Питеру казалось, что она умерла нелепо - отдала свою силу. Всю свою силу. Это было опрометчиво - сравнивать его с ней. “Думаешь, я хочу быть похожим на тебя?” - спрашивал он у Талии с естественным отвращением. Вот кто был одинаков в скудоумии и тяге к альтруизму.

А потом он впихивал когти ее детей себе в грудь. Они выживали и называли его дядей.

========== надувные матрасы и «Холидей Инн» ==========

Комментарий к надувные матрасы и «Холидей Инн»

Стидия подъехала (;

* [Если мы продолжим, мы будем в порядке / Нам нужно вернуться домой, чтобы мы могли видеть звездный свет].

[If we go on, we’ll be alright

We need to get home,

so we can see starlight].

selah sue - alive

Она находит эту комнату, кажется, вслепую. Еще одна спальня с кроватью со вздутой кожаной спинкой и ночной панорамный Манхэттен через двойные рамы. Малия хочет домой. В съемную квартирку через всю страну и дешевую консервированную фасоль на завтрак. Или сразу к нему. Спать в его постели и слушать писк мусоровоза по субботам.

Она в первый раз так открыто ревет, сгибаясь к своим костлявым коленкам. Через пару стен у Скотта хриплое дыхание и не смазанное сердце, и это один из тех случаев, когда теряешь, а потом расставляешь приоритеты. И удивляешься еще, что желтая краска за десятку марки “Эйс” теперь сверху.

– Он-то исцеляется, но не вижу, что ты в этом тоже преуспела, – это всего лишь Крис, с которым они не виделись лет пять. Всего лишь нашел ее и позволил мазать слезы и сопли по своей груди. Так, обычное дело. Вот она, Малия Тейт, думающая о последствиях, смотрите. Вот Скотт в ее скошенной игрушечной пирамидке ценностей - далеко не сносная пародия на Маслоу.

У Криса родные руки. Такие складывали лото в их панельном доме на отшибе, лезли к пуговице на ее шортах среди скинутых конспектов по тригонометрии, тянули липкую пачку с мармеладными мишками.

И забирали всю ее боль на постели с плотно заправленными под матрас серыми простынями в молочное утро его молочной квартирки.

Ему тогда нечего было ей предложить, помимо того, что у них уже было.

\

Она не готова смотреть на него. Даже когда его мать забирает с собой Лиама с засохшей влагой под носом и оставляет их вдвоем. Плотные шторы задернуты. Уксусный сладковатый запах мокрого пота забивается в ноздри. На полу раскрытая спортивная сумка с неотлепленной аэропортной биркой: пара рубашек, торчащая зубная щетка в пакете и свертки, затянутые в пленку.

Потом она все-таки смотрит и думает, сколько стоит механизм, который закрывает шторки перед гробом. Вернулась бы она в Европу с той вытертой на сгибах картой. Выбросила бы телефон. Обратилась бы и до крови обдирала лапы на потрескавшемся бетоне заправок. Сбежала. Она всегда бежала.

– Тебе понравилось в Париже? – спрашивает Скотт, когда она скручивается у него в ногах. Томатный след с намокшей рубашки отпечатывается на белых простынях.

– Нет, – у нее некстати срывается голос. Она не видит его усталого лица, но он тянется к ней, чтобы заставить ее поднять голову, чтобы она легла повыше.

– Побудь со мной, ладно? – он нелегко дышит, смыкает все еще тяжелые веки. На нем отсыревшая футболка, он плохо регенерирует, но он по-прежнему справляется лучше, чем она. – За “эгго” с жидким медом и сливочным мороженым я бы сейчас продал душу. И за то, чтобы снова заняться с тобой любовью.

У него кипяточное, грипповое дыхание. Тогда представляется, что температура под сорок, в гостиной искусственная елка, и они люди. Может, у них даже есть дурацкая собака и кассетник из видеопроката.

– Останься со мной.

Малия сглатывает достаточно шумно, пока Скотт нагибается ниже, чтобы упереться в нее лбом. Их носы соприкасаются. В глазах сухо, но нос предательски хлипает.

– Я отправлю на свалку твои поддоны для рассады с засушенными кактусами, – она пододвигается ближе, ведя рукой по его шее.

– Добавь к этому бесполезные пачки “Джелли Белли”, которыми я забил верхний шкафчик на кухне.

– Это “Бин Бузлд” со вкусом тухлого тофу? Еще тогда ты купил мятные шоколадки и взял кассету в прокате, было ужасно.