Хейл-Стилински-Арджент (СИ)

Он стягивает с нее растянутую майку в ванной, заставляя ее сползти вниз, застрять на бедрах, но после рвануть по худым коленкам, обнажая ее угловатое смуглое тело. Обветренным ртом скользит по помеченным солнцем плечам, пока не перекладывает ее к душевой пластиковой стенке и не сжимает ладонями ягодицы, вдавливая ее тело в свое. Медленно ласкает ее груди, обводит мокрым языком сморщенные соски, и она вздрагивает. Она преминула объяснить ему что-либо.

Он касается ее живота, оставляет теплый след своего дыхания, вязкую слюну на плохо сросшихся ребрах, и она старается отстранить его от себя, нервно отпирается узловатыми фалангами.

– Тише, все хорошо. Я не сделаю тебе больно.

Скотт твердый, поджарый, такой жилистый, но рот у него мягкий. Прижимается лбом ко лбу, когда все-таки толкается в нее медленно, совершает несколько поступательных движений, растягивая ее изнутри. Она тугая, крепко держит его внутри, сдавливая ногами его бедра, но намеренно уходит от его теплых губ, зажатая между ним и отшлифованной икеевской плиткой, прижатая всем телом, с дрожащими мышцами. И она дрожит. Потные, взмыленные, сталкивающиеся липкой кожей. Через нее он развинчивает кран с горячей водой, их окатывает слабой, местами сбивающейся в несильном напоре струей. И Скотт начинает вбиваться в нее с силой, до обильного пота на теле. Член скользит в ней быстро, он упирается лбом в ее острые ключицы, перехватывая бедро одной рукой, пока она скребет его спину тупыми ногтями, но упорно молчит. Потом она приходит, он кончает следом, проливаясь над своей жилистой рукой. А после обхватывает ее прежде, чем она сползает по ванне. Так или иначе, все, что он делал, причиняло ей боль.

Скотт относит ее в кровать, опуская на матрас, который тут же гнется под их весом. Заскорузлая фаланга следует изгибу ее скулы.

– Не уходи, – она стягивает его ладонь своей, проталкиваясь пальцами между пальцев, совсем беззащитно сворачивается у его еще влажной груди. Ленивые облепиховые тени через жалюзи лижут их раздетые тела. Скотт слегка давит на ее ягодицы, притягивая к себе - ну совсем тесно. Списывает ее честность на обыденную усталость. Сперва.

Она кричит. Половина второго, электронный будильник отбивает минуты красноватым свечением с экранчика. Малия так резко встает, что простынь рвется ровно по дешевым текстильным ниткам - впору теперь дорвать на подстилки в ветклинику вместо тех газетных сводок.

– Посмотри на меня, детка, – сам еще не проснулся, но в стабильной за последнюю неделю нужде тянет ее в ванну, залезает под холодный душ с ней, прямо в этих хлопчатобумажных штанах, надувающихся из-за воды. Он все водит рукой по ее мокрым волосам, выпирающим лопаткам под вымокшей, раздутой тканью футболки с вечно выползающим ярлычком.

– Ты не спала этой ночью, – пробует он уже утром, когда они продолжают не обсуждать то, что обычно случается. Радио возле допотопного тостера и засохшего кактуса в консервной банке плюется сплошными помехами.

– Их было шестнадцать. Таких ночей, – сухо говорит она, а потом счищает пережаренную фасоль с тарелок и выползает на пожарную лестницу через окно. Пару лет назад в соседней квартире было мужское братство, они перетащили на крышу полосатые шезлонги и протянули растяжку из Калифорнийского университета. Потом их выселили за неуплату ренты, они спустили все, кроме селективных пальм в горшках, и крыша запустела. Скотт знает, что там всегда была свобода, которая ей нужна.

Он берет еду на вынос из “Denny’s” после работы, возвращается стабильно в одно время и раздевает ее в закатных лучах, спуская пропахшую солнцем рубашку с плеч. Минует вторая неделя. Радио все еще выдает помехи, март ползет к концу по горячей неровной трассе вдоль побережья, в кафешках полно серферов и отлынивающих студентов с походными рюкзаками.

Скотт задержался на пару часов - Грэг скинул на него всю работу и укатил с бразильской стриптизершей в Малибу на покоцанной импале без номеров. От нее пахло лаком, она говорила с жутким акцентом и со смаком поцеловала его в щеку. Он еще увернулся. Долго оттирал ее губную помаду после и возился с мелочью в телефонной будке, чтобы позвонить Малии. Уже тогда должен был смозговать.

Он встал в тянущуюся вдоль всего пляжа пробку где-то в районе Санта-Моника. Потом солнце еще раз блеснуло в зеркалах заднего вида его “хонды” и утонуло в Тихом. Он вернулся в семь, дома было тихо.

– О чем ты думала? – он рывком выдергивает ее из холодной воды, перелившейся через край ванны, и крепко прижимает к груди.

Малия понимает, что испортила ему не только пятничный вечер. У нее стучат зубы. Она молчит еще день.

Скотт покупает жареную сахарную вату на пирсе Санта-Моника и бросает несколько смятых баксов в потрепанный чехол из-под гитары. Суббота, толпа русских слева и восемьдесят градусов по Фаренгейту. Губы постоянно приходится смачивать слюной.