Хейл-Стилински-Арджент (СИ)

Все без тремора, должно во врачебной профессиональности. Она вводит одно из тех опиоидных обезболивающих под отслоенную грудную кожу, в язвенную гангрену с почерневшими, слизистыми кусками ткани против бьющегося в судорогах сына.

Это много, чтобы выдержать сопливому бете. Звук выблевываемого в унитаз завтрака через пару стен в своей натуральности еще отвратительней. Зато справляются они. Пусть даже с пустым безверием за выделением пота.

– Лия? – Скотт слабо тянется к ее лицу, и она подтягивает его ладонь своей. Он редко называл ее так. Пару раз, когда они долго целовались после секса, голые, в еще не скуренной нежности розовых предрассветных сумерек. Когда она не оставила его.

– Замолчи и потерпи еще, ладно? – она нервно облизывает ссохшиеся губы, скользя свободной рукой к нему. Сглатывает соленость крови.

– Тебе не стоило забирать боль.

– Серьезно, заткнись, – это она еще смотрит на него, а потом уже прогорает в растраченности последних сил. Роняет голову с предлогом на обыденную близость, задевает губами его скулу, его взбухшую, влажную шею. За кислотностью железа и железом крови есть его запах, мускусный, грубого мужского тела.

– Я люблю тебя, – у него губы отклеиваются с треском пересохшей кожи, старается через роботную ватность рук притянуть все-таки поближе. Это все тихо, и он не лезет по пожарной лестнице и не кричит, что это Голливуд, Страна грез. И он не уверен, что ей это нужно было бы. Она не красотка Вивиан, а он не финансовый магнат Эдвард Льюис, и на свой фильм у них только затертая лос-анджелесская пленка и желтая краска за десятку за банку.

– Пообещай, что переедешь ко мне.

Он не забывает о тактичности в условиях и молчит с очевидным в правдивости “когда я умру”, а она не играет в монополию на его жизнь.

– Только с тобой.

Он заложил бы все, ему бы только еще одну не скуренную нежность розовых предрассветных сумерек, чтобы закрасить порошочную белизну стен на Венис-бич.

У Малии очень соленые губы. Соленость в промилле, заглохший катер посреди Тихого и спущенные до его колен гавайские шорты. Потом патрульный проблесковый маячок, он слизывает соль с ее лопаток в спальне. У него пластмассовые формочки в виде крабов и серф для годовалого карапуза, он запихнул все под кровать к старым стикам для лакросса и обувным коробкам пару лет назад. Еще позже они долго отмывают засохшую краску в остывшей мыльной воде, он облизывает ее соски, и они топят соседей снизу. Он скидывает ее в непрочищенный бассейн возле квартир, они занимаются сексом на складе в “Билс Бургерс” и едят “эгго” с медовыми мюсли и карамельным соусом.

А потом у него останавливается сердце.

========== дядюшка Питер и прогрессирующий идиотизм ==========

Затор на автостраде кажется занимательным, когда это окрестности Бруклина семьдесят седьмого, тебе где-то восемь и ты пялишься на теток с химической завивкой через окно красной импалы 64го.

В неполных сорок восемь это утомляет. Хейлу приходится стучать по рулю, чтобы убить время. Радио на волне девяностых и Скутера, пока красотка Лидия нервно не сбавляет громкость до нуля.

– Знаю, сейчас те самые нелегкие дни твоего красного календаря, но можно чуть понежнее, все-таки я не Стайлз.

А она не его несдержанная дочурка, так что намеренно не берет во внимание и только сильнее сдавливает височные доли с пульсирующими венами под испаристой, запудренной вторым тоном кожей.

– И не стоит здесь кричать, милая. Люди не поймут. Созовем нью-йоркских големов как-нибудь в другой раз.

– Почему ты не можешь замолчать? – все же стонет она.

– Нам следовало оставить его в Ницце, – сухо замечает тогда Арджент с заднего сидения.

– Чтобы я пригласил оркестр в честь похорон твоего отца? Это была бы французская полька второго Штрауса в аккурат столь отрадному событию. Постойте, я же сейчас не затронул больную тему? – улыбается он. – Кристофер?

– Будь добр, смотри на дорогу и помалкивай.

– Ладно, – Хейл соглашается легко. Он мурлычет джазовую песню себе под нос, пока Лидия с той же нервозностью не врубает радио обратно, вдобавок крутит переключатель до предела. Это Пет Шоп Бойс, и они и без того орут.

– Я же тебе сказал, нежнее, милая, – недовольно говорит он.

– У нас больше нет времени ждать, – она с силой хватается за его руку, и Питеру впору сомневаться, что могут эти ее пальчики на деле.

– Ты властна выйти и воспользоваться метро.

– Не строй из себя интеллигента. Я знаю, что ты угнетенный бюрократ, – раздражается она, но тут же опять тяжело морщится, отпуская его отутюженную рубашку. В ее голове что-то похлеще ведовского шабаша, Хейл тянется, чтобы спустить ладонь. Сошел бы за Ретта Баттлера, будь она его Скарлетт.

– Расслабься, милая моя. Твое рвение к Скотту меня нервирует. От этого мы, естественно, не взлетим, – он возвращает руку на руль, на десять часов. – Кристофер? – свободной с усмешкой тянет пачку трежерер через плечо. – Редкий сорт, если ты знаешь толк в чем-то кроме отцовства с м24 в стопке детских колготок.