Хельгор с Синей реки

— Эйримах, безродная пленница, станет твоей женой? — спросила девушка.

— Если мой отец купит тебя у Вер-Скага, или если ты убежишь… и я отправлюсь с тобой.

«Эх, если бы я была не рабыней, и он мог взять меня без позора…»

— Я простой человек, такой же, как ты, — продолжал он.

Но она лишь посмотрела на него снизу вверх и вздрогнула. И тут из переплетения теней к ним шагнул Вер-Скаг. Он грубо схватил девушку и потащил её, явно собираясь примерно наказать дерзкую рабыню, позволившую себе лишнее. Юноша попытался броситься на него с кулаками, но его остановил отец. Теперь Роб-ин-Келг был вынужден стоять и смотреть, как Вер-Скаг тащит Эйримах домой, и сжимать свои кулаки в бессильной ярости.

Старый воин и его сын застыли бок о бок, глядя на озеро. Юноша был мрачен. Он знал, что девушку ожидают, как минимум, побои. А Роб-Сен думал о любви своего сына к светловолосой пленнице. Он не одобрял этой этой любви, но юноша защищал возлюбленную со всем своим мужеством, восхищаясь ее умом и мастерством в толковании снов, делавшим ее ценной для Ви-Кинга — верховного жреца. И, слушая своего сына, Роб-Сен разрывался между необходимостью женить юношу, и своей тайной мечтой о союзе с белокурыми горцами. Это была его давняя мечта — которую, увы, почти никто не разделял из-за древней неизжитой межплеменной ненависти.

Прошло уже тридцать лет, с тех пор как Роб-Сен унаследовал место в совете старейшин от старого Теб-Ста, своего дяди по матери — основателя деревни. Теперь, после смерти старца, Роб-Сен возглавлял Совет Старейшин, уступая властью лишь жрецам.

Он любил свою страну и свою деревню, свою мать и свое племя и, разумеется, своего сына — как цветок своего племени… племени, что подошло к роковому рубежу и находилось ныне на грани между славой былого и неведомыми опасностями грядущего. Сын же, молча восхищаясь отцом, его силой и мудростью, ни о чем подобном даже не подозревал.

Ночь же постепенно вступала в силу, в то время как деревня медленно погружалась в сон.

Глава 2. Побег

Мосты были подняты. Деревня погрузилась в безмолвие сна. Уснули даже неугомонные дети, хотя в некоторых домах еще заканчивали печь лепешки на раскаленных камнях, а некоторые еще молились перед фетишами, когда тишину ночи разорвал клич стража, охранявшего водные подступы к селению. Этот клич широко разнесся над озером — достигая соседних деревень и будя их обитателей.

Проснулись все — даже женщины и малышня, но к мостам устремились только мужчины, вооруженные луками, копьями и топорами, коренастые и быстрые, оглашая ночь гневными криками тревоги.

На берегу, достаточно далеко, немного дальше, чем в одном полете стрелы от деревни, неслышно передвигалась группа примерно из пятидесяти человек.

Сперва, они никак не реагировали на озёрных жителей, но когда кто- то из воинов деревни выпустил стрелу, из глоток пришельцев вырвался рев, подобный грохоту горного обвала. Вожди быстро и решительно навели порядок, запретив воинам озера стрелять, и теперь толпа колыхалась подобно адскому вареву, закипающему на огне застарелой вражды, подобно рою пчел, обнаруживших перед собой пчел из враждебного улья, и во взглядах защитников деревни горело пламя коварства и жестокости.

Между тем лучи луны высветили чужаков. Громадные, широкогрудые, с могучими руками и непропорционально короткими ногами, они рычали, переполненные негодования и упрека. Чужаки были облачены в одеяния из шкур горных козлов и медведей, светлые волосы пришельцев были длинными — свисали с плеч. Во всем облике незванных гостей дикость сочеталась с невыразимым благородством, напоминающим суровую красоту гор, где они обитали.

Но статность пришельцев лишь усиливала ненависть воинов деревни. Быстрые в гневе, жестокие в бою, привыкшие освобождаться от мук совести фетишистскими обрядами, воины рвались в бой, жаждали резни, осознавая своё преимущество в числе и оружие. Они жаждали убивать — невзирая на последствия.

Однако вожди думали иначе. Им, по опыту прошлых войн, было известно мужество горцев, а некоторые из них, попросту опасались за своё имущество. Запретив своим людям нападать, они заставили их умолкнуть, грубо присмирив шестерых особо буйных.

Над озером вновь нависла тишина. Воины деревни молчали, молчали и горцы. По обычаю — для переговоров на мост вышел верховный жрец. Озаряемый лунным светом, он поднял руку. Для переговоров использовали язык горцев, точнее, те немногие слова, которые люди озера узнали от пленников. Но обычно этого хватало.