Хигналир (СИ)

— Сейчас я тебе поведаю... о сквозняке сме-е-ерти... О-о-ох... Когда-то давным-давно мой тяжело больной отец, уже не ходячий, сидел на кресле и твердил мне, а я маленький тогда был, он говорил: “Запомни: ночь на дворе —окна-двери все запирай. И спать не ложись, пока открыто окно, ибо ходит по Хигналиру сквозняк смерти. Раз продует — всё, моча чёрная, а дальше — смерть...” — эгхр э!.. — “неминуемая”. Я думал, у него шиза, нездоровый ведь человек был, невменяемый, а нет, вот оно как оказалось, только сейчас понял. О-ох, и прости меня, папулечка, за то, что тебе не верил. Наговорил тогда гадостей, молод был, дурак был, теперь знаю, теперь понимаю, о чём ты говорил... Кхя-екх... Э-кхе, кхм. Эгхр-э!

— Я ничего не понял, — я вопрошающе посмотрел на мужика, на женщину и снова на деда, который, тем временем, потихонечку продолжал:

— Ну, вот, дальше закрутилась судьба, завертелась жизнь, вся эта катавасия, обиход, и глазом моргнуть не успел, как отец мой под утро скончался. Но он же болел тяжело, ясное дело, тогда значения особого не придали и забыли. Э-э-эх... Э-кхе, кхм. Ох. И вот, уже спустя семьдесят лет, эгхр-э... за эти годы я никогда ни на кого не ругался, не обижал никого, всегда прощал, руками делать умел и детям велел. Воспитывали их, и вроде бы сыто брюхо да дети живы, чего ещё пожелаешь... Кхм. Позавчера вечером в огороде отработал, устал, ложусь, ну, окошко оставил открытым, а что оно окошко как окошко, мы, когда жарко, не закрываем его, что оно, пускай дует — хорошо, ветерочек прохладный. Вот позавчера-то меня и продуло... Кхм... Кхе кхм-хм, кху! Впервые в жизни я столкнулся с этим вот самым явлением. Сквозь сон услышал я жуткий свист, даже, знаете, будто хор свистел, какие-то, эти самые, внетелесные сущности пролетали, тут да туда, сквозь меня, да, тут, прям куда смотришь, здеся, на лежанке. И я прямо-таки чувствовал, как проходят, проплывают через моё тело, как волна, как сама смерть схватила меня и окутала леденящей пеленой обречённости... Эгхр-э! Слышь?.. Валя!.. Валь... Ой, — он сплюнул сухой до невидимости плевок. — Во как. Наутро встаю, думаю, что за трын-трава, какая ерунда только не приснится, иду в сортир, а моча — чёрная... Как папенька и предварял. А я-то и подумать не мог. Кхе-кхе. Э-э-эх. Вот, лежу теперь, последние свои часы доживаю. Ох-х... кляну тебя, Лэдти, сынок, останови этот сквозняк, скольких соседей он так же загубит, я это, вот, надысь заметил, только как сам пострадал, а так внимания никто, ик... не обращал, ну чёрная моча и чёрная, ну погиб, а мы, ик, что? У нас своя жизнь крутилась вертелась, своих делов вот так... — он указал на своё горло. — Эгхр-э!.. Вот посюда... Эгхр-э!.. Эгхр-э! Тьфу, зараза.

Я всё понял.

— Эгхр-э!

— Я отомщу за тебя, дед, — решительно произнёс я. — А чтобы твоя смерть не была напрасной, позволь мне использовать твоё тело для обнаружения источника сквозняка смерти.

— Что? — занегодовал крестьянин-мужик. — Нет, ни в коем случае, мой отец не заслужил такого обращения...

— Оставь... — стоном вымолвил дед. — Есть кое-что поважнее... чем моя дряблая плоть. Делай, что должно, — он твёрдо смотрел на меня.

Я достал навесной зарубок и поднял его на уровень своей груди. Он смирно висел на веревочке. Я закрыл глаза.

Фулат, ты меня слышишь? Прошу твоего внимания. Я приношу сего старца в жертву. Требую твоего присутствия.

Я прислушался. Ветер стих, ибо сам воздух насторожился. Фулат, ты здесь?

Я услышал тихое посвистывание, и звук понемногу усиливался... Навесной зарубок колыхнулся. Кажется, я слышу шёпот.

“Услышь меня”.

“Сия жертва не имеет ценности”.

“Жизнь этого человека и так уже в моей власти”.

— Зато материальная сторона его существования — в моей, — произнёс я и принялся заклинать. — Голодные астральные псы Аусцидииса, я приготовил для вас дар!

Я ударил навесным зарубком деда по щеке. Удар оставил глубокую рану и кровь хлынула на постель. Женщина вскрикнула.

— Бегите на запах крови! Вкусите сие яство, откусите руку по самый локоть!

Воздух взбесился. Недавний едва заметный сквознячок расшумелся и превратился в ураган.

Я выскочил из дома, повернулся к нему и возгласил:

— О, Аусидиис, выпускай гончих, ибо на живца пойман для тебя не кто иной, как сам Фулат, божество северного ветра, распустившее свои шаловливые потоки дальше, чем стоило.

Мужик и женщина с криками бежали из дома. Послышалось рычание, лай и хрипящий крик старика. Ветер был такой, что почти сдувал меня из моих же штанов, но даже в таком шуме было слышно, как вопит дедушка... Позднее, к его голосу присоединились потусторонние стоны и вой. Крестьяне разбежались кто-куда.

Так продолжалось с полминуты, но секунды тянулись, как тянутся трясущиеся руки синяка за бутылкой пойла — волнительно, напряжённо.

И, после, ветер быстро начал стихать, пока не утих совсем. Крестьяне повыглядывали изо всех щелей. Вся улица в мусоре, а пыль на этот вздымилась на всю округу.