Химера

– Трус, – презрительно заявила Алва. – Ех ungua leonem cognoscimus, ех auribus asinum. Льва узнаем по когтям, а осла – по ушам.

– Как говорят люди, лучше быть живой собакой, чем мертвым львом, – не обиделся рарог.

– Но мы еще встретимся? – с робкой надеждой спросила эльфийка.

– Может быть, – хмыкнул Филипп. – Все будет зависеть от того, какое состояние тебе оставил твой муж. И будет ли тебе по карману оплачивать мои прихоти.

Алва в бессильной ярости кусала губы. Рарог предавал ее, бросая в ту самую минуту, когда она больше всего в нем нуждалась. Эльфийка допускала, что позднее он даже начнет шантажировать ее, вымогая деньги, которые ей оставил Лахлан. Рароги способны и не на такую подлость. Алва пожалела, что бросила самурайский меч в парке. Сейчас бы она, не задумываясь, снесла голову и Филиппу. И, быть может, даже с одного удара. Настолько он был ей ненавистен, даже больше, чем до этого Лахлан. Бешенство клокотало в ней. Но Алва попыталась скрыть это и, положив руку на бедро рарога, нежно погладила его.

– Филипп, милый, – проворковала она. – Но ведь мы можем на прощание…

– Брось свои штучки, Алва, – ухмыльнулся он. – Когда речь идет о моей голове, все остальные части моего тела безропотно подчиняются ей. Так что у тебя не выйдет затащить меня в постель и получить то, что ты хочешь, к чему ты привыкла.

– Favete linguis! – мгновенно пришла в бешенство Алва. – Придержи язык! Не забывай, кто тебя послал ко мне и с каким приказом. Да стоит мне только встретиться с Джерриком…

– И потерять все только ради того, чтобы отомстить мне? – с преувеличенным удивлением посмотрел на нее Филипп. – Вот уж не думаю!

От ярости, которой она не могла дать выхода, Алва прокусила губу до крови, и та струйкой потекла на ее подбородок. Филипп был неуязвим. Он слишком хорошо узнал ее за то время, которое они провели вдвоем. Оставалось смириться. Было бы глупо с ним ссориться. Ведь даже перестав быть любовниками, они оставались сообщниками. И жизнь Алвы была в его руках. Что терять рарогу? Нечего. А ей, Алве, очень даже есть что. После того, как сегодня ночью она стал вдовой. Богатой вдовой. Эта мысль утешила эльфийку.

Алва откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Ее рот был перепачкан в крови, но она даже не подумала ее вытереть. Филипп, который искоса глянул на нее, невольно содрогнулся. Ему на миг показалось, что Алва не перерубила своему мужу шею мечом, а перегрызла ее зубами. Рарог был рад, что она заснула. Иначе он всю дорогу до аэропорта беспокоился бы за свою жизнь.

Но эльфийка не спала. Она о чем не думала. Ничего не боялась. Ее не терзало раскаяние или угрызения совести. Она даже не вспоминала о недавнем ужасном убийстве. Ее внутренний взор застилал непроницаемый мрак, в котором гасли любые мысли и желания. И, закрыв глаза, она погрузилась в эту кромешную тьму, напоминающую безумие.

Глава 10

Порыв ветра распахнул алюминиевую раму, и комнату заполнили североамериканские бабочки данаид-монархи. Миллионы гигантских ярко-оранжевых бабочек с черными полосками на крыльях, по краю которых шла черная кайма, украшенная белыми пятнами. Фергюс как будто погрузился в оранжевое облако. А затем бабочки так же внезапно исчезли, все до единой, и он увидел Евгению. Она стояла у окна и с неземной, отстраненной от будничной суеты улыбкой, тронувшей уголки губ, смотрела на него.

– Я рада тебя видеть, Фергюс, – сказала она.

– Ты все еще на Земле? – спросил он.

– Помнишь, я загадала желание на вершине пирамиды Кукулькан?

– Да. Ты хотела стать эльфийкой.

– То, что моя душа все еще на Земле, каким-то образом связано с этим. Но я точно не знаю. Все решится через сорок дней…. Нет, уже раньше.

– Я могу как-то повлиять на это? – спросил Фергюс, сам понимая, что сказал глупость.

– Если бы ты меня любил, то, возможно, да, – улыбка сошла с губ Евгении. Черты ее лица стали строже и одновременно одухотвореннее, словно бы озарились изнутри неведомым светом. – Но, может быть, в следующей моей жизни. Если я все-таки стану эльфийкой.

– Но я люблю тебя!

– Да. Но не так.

Они помолчали.

– Прости меня, – сказал Фергюс.

– За что? – спросила она. – За то, что ты меня любишь недостаточно сильно для того, чтобы моя душа осталась на Земле?

– И за это тоже. А еще за то, что я отказал тебе, когда ты просила научить тебя телепортации. Если бы ты умела перемещаться в пространстве… Ты осталась бы живой!

– Нет. Ведь мой сын не смог бы. А я не оставила бы его. Так что не вини себя. И, кроме того, ты опасался за мою жизнь. Это оправдывает тебя.

– Это не совсем так, – Фергюс глубоко вздохнул, словно набираясь решимости. – Да, я опасался. Но не только за твою жизнь. Нам, духам, запрещено учить телепортации людей. Тот, кто нарушит этот запрет, станет отщепенцем. От него отвернутся все ныне живущие духи природы и потомки проклянут его.

Евгения помолчала, словно обдумывая сказанное Фергюсом.

– И все-таки ты боялся не только за себя, но и за меня, – сказала она не совсем уверенно. – Ты сам признался в этом.