Химеры

(Я думаю, эта фраза вот что значит: все сотрудники военного ведомства, строевые и нет, по торжественным дням должны были являться на парад или там развод и потом до самой ночи не снимать форму. То есть Мичулин пришел в военное министерство («дом со львами»), а Салтыков сидит в соседнем кабинете (возможно, в том, куда моего кузена, сразу как он получил в школе золотую медаль и в вузе красный диплом, усадили на всю оставшуюся жизнь придумывать и чертить разные штуки для войны) и подслушивает (и записывает) через коридор разговор просителя с «нужным человеком» – очевидно, с кадровиком. Видно, что записано с натуры, – а впрочем, читали мы такие разговоры и в «Шинели», и в «Бедных людях».)

«Нужный человек был не в духе, беспрестанно драл и марал находившиеся перед ним бумаги, скрежетал зубами и в сотый раз обещал согнуть в бараний рог и упечь “куда еще ты и не думал” стоявшего перед ним в струнке маленького человека с весьма вздернутым седеньким хохолком на голове. Лицо нужного человека было сине от свежего еще ощущения холода и застарелой и уж прогорклой досады; плечи вздернуты, голос хрипл.

Иван Самойлыч робко вошел в кабинет и совершенно растерялся.

– Ну, что еще? – спросил нужный человек отрывистым и промерзлым голосом, – ведь вам сказано.

Иван Самойлыч робко приблизился к столу и убедительным и мягким голосом стал рассказывать стесненные свои обстоятельства, просил хоть что-нибудь, хоть какое-нибудь, хоть крошечное местечко.

– Я бы не осмелился, – говорил он, заикаясь и робея все более и более, – да ведь посудите сами, последнее издержал, есть нечего, войдите в мое положение.

– Есть нечего! – возразил нужный человек, возвышая голос, – да разве виноват я, что вам есть нечего? да что вы ко мне пристаете? богадельня у меня, что ли, что я должен с улицы подбирать оборвышей… Есть нечего! ведь как нахально говорит! Изволите видеть, я виноват, что ему есть хочется….

Седенький старичок с хохолком тоже немало удивился.

– Да ведь и я не виноват в этом, посудите сами, будьте снисходительны, – заметил Иван Самойлыч.

– Не виноват! вон как отвечает! на ответы-то, брат, все вы мастера… Не виноват! ну, да, положим, что вы не виноваты, да я-то тут при чем?

Нужный человек в волнении заходил по комнате.

– Ну что же вы стоите? – сказал он, подступая к господину Мичулину и как будто намереваясь принять его в потасовку, – слышали?

– Да я все насчет места, – возразил Иван Самойлыч несколько твердым голосом, как бы решившись во что бы то ни стало добиться своего.

– Говорят вам, что места нет! слышите? русским языком вам говорят: нет, нет и нет!.. Поняли вы меня?

– Понять-то я понял! – глухим голосом отвечал Мичулин, – да ведь есть-то все-таки нужно!

– Да что вы ко мне привязались? да вы знаете ли, что я вас, как неблагонамеренного и назойливого, туда упеку, куда вы и не думаете? слышите! есть нужно! точно я его крепостной! Ну, в богадельню, любезный, идите! в услуженье идите… хоть к черту идите, только не приставайте вы ко мне с вашим “есть нечего”…»

Ну и так далее, пока смиренная просьба не переходит, как всегда в этой повести, в приступ агрессивной паранойи.

«– Так нет места! – закричал он вне себя, подступая к нужному человеку, – так пусть на улице подымут! так вот вы каковы! а другим, небойсь, есть место, другие, небойсь, едят, другие пьют, а мне и места нет!..

…Иван Самойлыч был окончательно уничтожен. В ушах его тоскливо и назойливо раздавались страшные слова нужного человека: нет места! нет, нет и нет!»

Он и не догадывается, как ему и, кстати, моему кузену (его звали Наум) повезло в истории. В 1949-м, 1950-м, 1951-м, 1952-м даже в 1953-м, – закати Мичулин, будучи еще и Самойловичем, такую истерику, да еще в учреждении военном (правда, фиг бы его туда пустили), – тюрьма не тюрьма, лагерь не лагерь, а койка в психушке и потом сто первый километр обеспечены. Хотя – нет, так обошлись бы с ним лишь после смерти тирана и, соответственно, общего умягчения нравов и режима. Так что вернее всего – лагерь, на общие. А про Наума – должно быть, еще в вузе, в первом отделе, решили: очень уж светлая голова, жалко пустить ее на преподавание математики в средней школе; чем черт не шутит: вдруг оружие нового поколения изобретет.

К счастью, не изобрел. Занимался своим попугаем. С ним – дружил.

Господи: день только еще второй! Мичулин пересказывает сожителям свою очередную неудачу. С некоторых пор (строго говоря – со вчерашнего дня) он выводит из них одно-единственное заключение.

«– Конечно, он не виноват в этом, – продолжал Мичулин, с горечью вспомнив полученный утром от “нужного человека” жесткий отказ, – конечно, жизнь – лотерея, да в том-то и штука, что вот она лотерея, да в лотерее-то этой билета мне нет…»

29 марта – последнее заседание комитета. И вот в проекте заключительного «журнала» самая вредная вещь, хуже статей Белинского, – «Запутанное дело»!

«…А лихорадка все бьет! а мысли всё лезут, всё лезут!