Химеры

Но следующий, тут же включенный, сон (будем считать, второй) он выдумал и записал напрасно. Все интонации этого сна фактически повторятся наяву в одной из последних глав, гораздо более сильной. Краткое содержание: г-н Мичулин в одно мгновение ока сделался решительным баловнем фортуны. Он гуляет по Невскому «под руку с молодою женой, в бекеше с седым бобровым воротником, на лбу красуется глубокий шрам, полученный в битве за отечество, а на фраке (привет от господина Поприщина! – С. Л.) – огромная испанская звезда с бесчисленным множеством углов». Но вот после моциона у него разгулялся аппетит, и, обращаясь к жене, – а это, разумеется, Наденька:

– Не прикажешь ли, душа моя, зайти в магазин, купить чего-нибудь к обеду? – воркует богатый господин Мичулин; ему, конечно, в голову (тем более спящую) не приходит, что у богатых людей для этого есть кухарки.

«– Отчего же и не зайти? – отвечает она с таким философским равнодушием, как будто бы действительно так и быть должно».

И в самом деле, люди богатые: отчего же и не зайти?

Уж четверть часа стоят они в великолепном магазине (купца Елисеева, надо думать). То есть Иван Самойлович стоит. А Наденька, «как существо живое и по преимуществу прожорливое», бегает из угла в угол, из отдела в отдел, от прилавка к прилавку, все отведывает лакомство за лакомством и складывает в свой ридикюль. Под все более подозрительным и строгим взглядом старого приказчика. Господин Мичулин, желая приказчика успокоить, да и поставить его на место, расстегивает свое роскошное пальто, чтобы показать, как бы невзначай, испанскую звезду, но вдруг с ужасом осознает, что все это было самообольщение. Он действительно находится в магазине на Невском, но – никакого фрака, никакой звезды, совсем нет денег и по-прежнему «унижен и скареден его вид».

Следует довольно тривиальная магазинная разборка: оскорбительные нотации старшего приказчика, насмешки младших, жалкий лепет оправданья, предательское отречение Наденьки, наконец – явление полицейского, страшный голос Федосея Лукьяныча, страшные слова «Взять его!» – и наконец-то господин Мичулин проснулся, слава те, вполне…

Ну да, ни единого лишнего слова, потрясающе правдоподобный (у новичка!) диалог, а сцена все-таки лишняя. В ней только интересно некоторое сходство с главой из «Мастера и Маргариты» (Коровьев и Бегемот в Торгсине), такая же начальная раскладка голосов – но тональность, конечно, совсем другая.

И крамолы ни грамма – не правда ли, Гедеонов М.?

– Не торопитесь, молодой человек! Ваш Мичулин еще не окончательно проснулся. Вы хоть прочитайте главу до конца, третий сон. Опорочить-то специалиста всякий может, а вот текст рассмотреть тщательно…

Кошмар! Этот гнусный голос прав. Сон Мичулина тут же, без перерыва, перескочил в другой – зачем? какое расточительство! И какая неловкая, искусственная композиция.

Собственно, это даже и не сон, а черно-белая фильма по мотивам стихотворения Некрасова «Еду ли ночью…». В холодной комнате, в изорванном платье, на изломанном стуле сидит жена Мичулина (все та же Наденька, понятно). Около нее стоит его сын, бледный, истомленный, и просит хлеба.

– Папа, я есть хочу, – стонет ребенок, – дай хлеба.

– Потерпи, дружок, – говорит мать, – потерпи до завтра; завтра будет! Нынче на рынке всё голодные волки поели!

(Вот зачем автор вклеил этот сон! Для многозначительной рифмы со сном первой ночи. И звучит она действительно если не опасно, то дерзко.)

«…Много волков, много волков, душенька».

Потом она, как и у Некрасова, идет к старому сластолюбцу. К счастью, это сосед, проживает на той же лестнице. К счастью, он не груб и не требует расплаты натурой немедленно. Так что до «гробика ребенку и ужина отцу» дело не доходит.

– Ешьте, – говоришь ты мужу и сыну купленный ужин, а сама садишься в угол.

– Это жадные волки дали, мама?

– Да, это волк прислал, – говоришь ты рассеянно и задумчиво.

– Мама! когда же убьют голодных волков? – снова спрашивает ребенок.

– Скоро, дружок, скоро.

– Всех убьют, мама? Ни одного не останется?

Боже, как мне надоел этот безымянный, придуманный, кровожадный ребенок!

И до чего вообще надоело пересказывать! И цитировать. Цитировать все-таки легче. Потому что если Салтыков хочет что-нибудь сказать (а пустых фраз у него нет), то сказать это короче, чем он, – невозможно. Знай переписывай подряд.

А ведь наступает всего лишь – день второй.

«…Наконец и Ивану Самойлычу пришлось выходить. На улице, по обыкновению, сновала взад и вперед толпа, как будто искала чего-то, хлопотала о чем-то, но вместе с тем так равнодушно сновала, как будто сама не сознавала хорошенько, чего ищет и из чего бьется.

И герой наш отправился искать и хлопотать, как и все прочие.

Но и на этот раз фортуна, с обыкновенною своей настойчивостью, продолжала показывать ему нисколько не благовидный свой зад.

Как нарочно, нужный человек, к которому уже в несчетный раз пришел Иван Самойлыч просить себе места, провел целое утро на воздухе по случаю какого-то торжества».