Химеры

За мамонтов, между прочим, Немезида рассчиталась с теми, из палеолита, что на картинке: наслав на них (в год смерти Крайтона, между прочим) Ермака, за ним оспу и алкоголь, а впоследствии закрепостив для «Дальстроя»: чтобы снабжали олениной администрацию лагерей и вохру. Были у этих племен языки, а у иных, говорят, и письменность. Нынешний образ их жизни описан в превосходном (да уж получше этого моего) тексте Шуры Буртина на сайте «Русский репортер» (большое спасибо блогеру Татьяне Мэй за наводку).

«Алеуты, айны, камасины, кереки, сиреники, юги уже вымерли. Эскимосы, нивхи, кеты, ульчи, ороки, орочи, негидальцы, нанайцы, наукане, удэгейцы, алюторы, ительмены, энцы, юкагиры – находятся буквально на грани исчезновения. Долгане, эвенки, эвены, ханты, манси, нганасане, селькупы, коряки, шорцы окажутся на ней через десять лет».

38

Что ж, пора оглянуться, то есть перечитать написанное (перечитал; раньше надо было, но не мог) и признать: привычка заходить издалека и доводить до точки с запятой завела меня далеко слишком. Текст растекается, разбегается, как ртуть, вокруг крошечного тезиса. Вот я сейчас его еще раз выскажу, а потом докажу еще на одном наглядном примере, и те из вас (вы ведь помните: это «вы» – фигура речи), кто дочитал до этой страницы, окончательно поймут: не стоило тратить время на такое огромное всего лишь предисловие неизвестно даже к чему.

Зато – кто, как я, имеет привычку читать с середины, может отсюда и начать.

Итак, тезис: да, жизнь каждого состоит в основном из неудач и как целое тоже представляет собой неудачу, если судить по видимым результатам и не забывать про запрограммированный, однообразный финал. Каждую неудачу можно рассказать как печальную и даже прежалостную повесть, – но не любая тянет на трагедию. Сюжет истинно трагический равен неудаче подстроенной. Такими неудачами развлекается искусство зла, творческая фантазия агрессивной воли, называемая коварством. Эта вечная и неодолимая (как жестокость; как глупость; как пошлость; как мать их – смерть) сила, действующая в истории людей, – по-видимому, подражает чему-то, заложенному в механизм обитаемого нами мироздания. Какой-то константе, вроде тех, что вычислены физикой, – но только константе невычисляемой, непознаваемой, трансцендентной (извините). Иначе с какой бы стати, по какой такой мало-мальски разумной причине приговоренные к смерти – bratoi – тратили бы драгоценное время ожидания казни на то, чтобы отнимать его у других приговоренных. Как если бы кто-то там, во Тьме, радовался нашим, bratoi, неудачам, и подстроенным, и не. Впрочем, это всего лишь интуиция агностика (догадка невежды). Кстати: некоторые институты (например, госбезопасность) и болезнетворные идеологемы тщатся представлять на Земле эту темную, скажем, энергию – и ей соответствовать.

Помните ведь: собака, крыса, мышь, кошка могут исцарапать человека насмерть. А без людей – кранты этой вселенной: потеряв сознание, она впадет обратно в никогда и опять станет ничем. Так вот, лично я опасаюсь, что она не прочь. Каждая из вселенных не прочь. Их ведь, говорят, много.

Возвращаясь к изящной словесности: трагический писатель, и прежде всех – сочинитель трагедий, необходимо нуждается в некоем внутреннем соавторе. В играющем драматурге неудачи. Это может быть какой-нибудь мстительный античный бог (или злобная богиня – скажем, Геката), какой-нибудь Яго или Эдмунд, или пусть он возьмет псевдоним: Судьба. Некто коварный.

А также нужен некто глупый – или, как отозвался А. С. Пушкин об Отелло, доверчивый. Злоупотребление доверием – вот на чем держится неудача, подстроенная как следует. Бедный глупый Лир, бедный глупый Макбет. Бедный-бедный, глупый-глупый Тит Андроник! Глупый, гордый, великодушный Кай Марций, Кориолан! Казалось бы: Гамлета голыми руками не возьмешь, уж он-то не доверяет никому; ан доверится, да еще заведомым врагам; ан возьмешь; на что ум, когда жить незачем.

Как только неудача доведена до непоправимого конца – на сцену, предводимая нашей славной Немезидой, врывается кавалерия справедливости, за ней – похоронная команда. Коварному – карачун, желательно – мучительный (Гекату, однако, фиг достанешь), доверчивым и примкнувшим, а также подвернувшимся под руку – Marche Funebre. Занавес.

Первая трагедия Шекспира – «Тит Андроник» – приготовлена в точности по этому рецепту.

(И это трагедия – наука не станет спорить – плохая. Слишком густо в ней кипящее коварство, перебор рубленой человечины, прямо ложка стоит. А уж какой отъявленный там подлец. Зовут, между прочим, – Арон. Не возбуждайтесь, не возбуждайтесь: он черный мавр и атеист. Впрочем, действительно, задуман как клон Вараввы, мальтийского еврея из одноименной трагедии Марло. Но сразу несколько других персонажей, не уступая ему в подлости, превосходят его жестокостью – и это, знаете ли, немного чересчур.)