Химеры

Бесформенный хаос прекрасных форм,
Свинцовый пух и ледяное пламя,
Недуг целебный, дым, блестящий ярко,
Бессонный сон, как будто и не сон!

А поконкретней? – допытывается Бенволио.

Пожалуйста. Предмет обсуждаемой страсти обладает тремя качествами: пол (женский; это жирно подчеркнуто), красота (без комментариев) и (вот горе так уж горе) недоступность.

Не поддается нежных слов осаде

(не отвечает, стало быть, на письма. – С. Л.),

Не допускает поединка взоров

(по-видимому, не строит глазки. – С. Л.)

И даже золоту – святых соблазну —
Объятий не откроет никогда.

Последний пункт, признаться, ставит меня в тупик. Будем надеяться, что Татьяна Львовна снебрежничала, а в оригинале смысл какой-нибудь переносный. (Или там гипербола, типа: не поступится невинностью за все золото мира. Сличать почему-то лень.) Как-то не хочется верить, что Ромео выведывал у этой Розалины – в какую сумму, например, наличными обошлось бы ему избавление от целебного недуга и бессонного сна. Юноша с таким высоким слогом. И речь ведь не о горничной (как убедимся).

Или, возможно, это небрежность автора. Не стал тратить воображение на невидимку. Придумывать, отчего она так упорно отвергает такого завидного соискателя, как наш заглавный.

Что тут думать? Питает отвращение к мужчинам. К половой жизни. К идее брака.

В принципе, вполне достаточно. Но век-то XIV, с такой установкой у барышни дорога одна. Приходится, воленс-ноленс, на эту дорогу ее и поставить.

Иль целомудрия обет дала? – догадывается Бенволио.

Ромео ничего не остается, кроме как подтвердить:

– Я заживо убит ее обетом!

А и нужна-то эта Розалина едва ли не только (но все-таки не только) для того, чтобы Р. и Дж. встретились. Причем не в церкви, где нельзя ни заговорить, ни дотронуться. Значит, на балу, больше негде. Но с какой стати наш безутешный поплетется туда, где танцуют?

Как миленький поплетется (дав себя уговорить), раз там будет она.

(Как подогнать шар поближе к другому шару? Толкнув его третьим, то есть битком, так называемым желтым.)

А откуда он узнает, что она там будет?

Из списка приглашенных.

А список-то как ему подсунуть?

Легко. Капулет вручит его кому-нибудь из неграмотных слуг (наверное, есть и грамотные, но всех не упомнишь, правда?): найди вот этих всех господ и передай, что я буду рад видеть их у себя нынче вечером.

Слуга, естественно, обратится за консультацией к первому грамотному встречному. Первым встречным, само собой, окажется Ромео.

И всё. Калитка мышеловки приподнялась, пахнуло приманкой: добро пожаловать, мышонок, милости просим!

Некоторые подробности не сходятся. Некоторые мелочи.

a) Дать обет целомудрия – не то же самое, что дать зарок избегать сексуальных контактов. Статус другой. Мысль, что никто из переводчиков не знал разницы, – отметаю. (Какой, однако, дворницкий глагол. Правда, на нем верхом – иллирийский гусар.) Дала обет – означает: приняла постриг. Поступила в монастырь. Но, извините, монахинь – даже и послушниц – на вечеринки не зовут. И они не танцуют. А домогаться их – неприлично и немножко непорядочно, что ли, хотя забавно.

b) Капулет записал: «моя прекрасная племянница Розалина». Стало быть, она тоже из этого клана, из этой семьи, просто-напросто кузина Джулиэт и Тибальта!

Неплохая, казалось бы, мотивировка ее поведения с Ромео. (А насчет обета – наверняка вранье, не важно чье.) Но даже не рассматривается. Не приходит в голову ни Шекспиру, ни Ромео. Никаких таких отчаянных возгласов, типа: ай-а-ай, ну надо же! Кто бы мог подумать? Is she a Capulet?

Т. Л., желая помочь Шекспиру скрыть неувязку, вместо «она» пишет: «дочь». Как если бы Ромео полагал, что племянницу клеить допустимо хоть чью; а вот связаться с дочкой ее же дяди – может выйти боком:

Дочь Капулетти!
Так в долг врагу вся жизнь моя дана.

Должен признаться, эта строчка меня злит. Достали эти конфронтационные существительные. Врага, врагу, с врагом, о враге. Вражда, вражды, вражду. И прилагательные тоже: злейший, лютый, смертельный.

Даже девочку автор заставляет лепетать все эти клише:

Одна лишь в сердце ненависть была —
И жизнь любви единственной дала…
…Но победить я чувство не могу:
Горю любовью к злейшему врагу.

Я понимаю: Шекспир сочинял пьесы не для читателей. А чтобы у актеров были слова для объяснения проделываемых телодвижений. Ударов, объятий, прыжков. Ну и чтобы голоса убедительно передавали страсти. А также он использовал текст как материал для изготовления времени.

Сочинив, сам не читал тоже.