Поэтому Банделло вносит в текст Да Порта корректив: да, Ромео весь вечер просидел в углу, но напоследок все присутствовавшие встали в круг, взялись за руки и начали какие-то манипуляции с венком или там с гирляндой, не важно. Скорей всего – передавать друг дружке этот самый венок, кланяясь и произнося какие-нибудь условные волшебные слова. Игра. Хоровод. И вот в этом хороводе Джульетта оказалась между Маркуччо (справа от нее) и Ромео (слева).
Меркуччо в тексте Да Порта и Маркуччо, «прозванный косоглазым», в тексте Банделло, – без сомнения, – Меркуцио, наш, тот самый. «Он был придворным, – добавляет Банделло, – и славился своей учтивостью; все его любили за острый язык и всякие прибаутки, ибо у него была всегда наготове какая-нибудь веселая выдумка, дабы рассмешить компанию, и он умел позабавиться, не обижая никого».
Теперь открывается, что он был косоглаз и что руки у него были всегда, хоть в какую жару и сколько бы он ни отогревал их у камина, холодные.
Как лед, – лаконично сообщает Да Порта.
Холоднее, чем альпийский лед, – дает волю творческому воображению художник слова Банделло.
И это оказалось для Джульетты чрезвычайно кстати. Потому что, когда рука Ромео коснулась ее руки, с девочкой что-то случилось. Не стану и пробовать формулировать: у каждой читательницы была хоть одна такая минута в жизни, непостижная нашему, читатель, уму. Да и качество пера влияет: я пишу вороньим, а тут надобно гусиное.
Забывшись и вряд ли слыша свой голос, она, – пишет Да Порта, – произнесла:
– Благословен ваш приход ко мне, мессер Ромео.
(В передаче Банделло эта фраза тоже звучит не слабо:
– Да будет благословен тот миг, когда вы оказались рядом со мной!)
Ясно, что порядочные барышни вообще-то так себя не ведут. Тем более с малознакомыми. Все равно что броситься на шею. Да еще богослужебная лексика припутана.
Судя по ответной реплике, Ромео буквально остолбенел. Тупо переспрашивает:
– Как это благословен мой приход?
(В тексте Банделло:
– Мадонна, за что вы меня благословляете?)
Она уже пришла в себя настолько, чтобы отыграть назад свои опрометчивые слова:
– Да, благословен ваш приход сюда ко мне, ибо вы хоть левую руку мою согрели, пока Меркуччо мою правую застудил.
(В редакции Банделло:
– О, не удивляйтесь, благородный юноша, что я благословляю ваш приход: мессер Маркуччо своей холодной рукой меня совсем заморозил, а вы, по милости вашей, согрели меня нежным рукопожатием.)
На слух постороннего – неубедительно, причем красноречивый плагиатор вообще попадает впросак: получается, все-таки Да Порта прав – Дж. и М. держались за руки достаточно долго, прежде чем встали в круг? Интересно все-таки почему.
Ромео тоже, видать, потрясен. Пройдя суровую школу Розалины, он, должно быть, совершенно не готов к тому, что незнакомая красивая девушка выказывает ему искреннее доброжелательство. И его отклик на ее приветливые слова тоже немедленно нарушает границу обычной любезности; впрочем, еще не поздно выдать – и принять – его признание за шутку.
– Если я моей рукой вашу руку согрел, то вы прекрасными своими глазами мое сердце зажгли.
Но девочке не до шуток. И вот в этот момент она и говорит:
– Клянусь вам, Ромео, честным словом, что здесь нет женщины, которая казалась бы мне столь же прекрасной, каким кажетесь вы.
На что он («весь загоревшись», по словам Да Порта):
– Каков бы я ни был, я стану вашей красоты, если она на то не прогневается, верным слугою.
Банделло вычеркнул обе эти фразы – и Джульетты, и Ромео.
Само собой, у него ни слова про то, что Ромео наряжен нимфой.
Тогдашней итальянской публике, понимал он, эта деталь пришлась бы по душе ничуть не больше, чем народам нынешней РФ.
А ведь она, деталь, – ключ ко всему этому разговору. О чем, правда, не догадывается ни Банделло, ни Да Порта, – вообще, я тщеславно надеюсь, никто на свете.
Самое красивое, что видела в своей жизни Джульетта до встречи с Ромео, было, несомненно, Благовещение на стене какой-нибудь церкви (например, веронской Сан-Фермо или кафедрального собора; юный архангел, держа в руке цветок, говорит Марии: