Химеры

Но будь ее глаза на небесах,
А звезды на ее лице останься, —
Затмил бы звезды блеск ее ланит…

То есть глаза у нее ярче звезд, а щеки ярче глаз, – это сильно. (Может быть, Т. Л. немножко запуталась.)

И он мечтает быть ее перчаткой, чтобы коснуться такой ослепительной щеки.

Хотя это, кажется, не гипербола. Это, если не ошибаюсь, литота.

Но смеяться над влюбленными детьми нехорошо, и я здесь не для того, чтобы подслушивать шепот, робкое дыханье.

Развинчиваю сюжет – ищу пружину подстроенной неудачи. Скоро найду, потому что время поджимает, – но здесь и сейчас, в саду Капулетов, ночью на понедельник, все покамест идет, можно сказать, как надо.

Да, решение принято безрассудное, и темп взят безумный. Даже не понять, кто кого поймал на слове; обвенчаться предложила Дж., но, конечно, имея в виду перспективу, хотя бы и краткосрочную: чем скорей, тем лучше, но она же не знала, что у Р. в церковных кругах крутой блат и провернуть это дело можно мгновенно.

Так уж вышло. Это завязка. Условие игры. Этюдная позиция. Что решено, то решено. Сбывающееся двойное сновидение.

Катастрофа совсем не неизбежна, – а реакция брата Лоренцо, францисканского монаха (понедельник, раннее утро), прямо обнадеживает. Патер не считает нелепой идею тайного брака без разрешения родителей и заведомо против их воли; не видит оснований для особой тревоги; даже собирается заработать на этой авантюре политические очки:

От этого союза счастья жду,
В любовь он может превратить вражду.

Так что в понедельник, часов с десяти утра и почти до вечера дела обстоят хорошо, практически прекрасно. Ромео обедает дома, в компании веселых друзей. Джульетта собирается в церковь, якобы на исповедь. Верный Бальтазар обходит магазины в поисках веревочной лестницы нужных параметров.

…Сегодня
По ней на мачту счастья моего
Взберусь я смело под покровом ночи, —

декламирует Ромео, соблюдая единство своего стиля. (Давно ли мечтал стать перчаткой?)

«Под вечер», то есть вряд ли позже 17 часов, брат Лоренцо совершает таинство брака. Немножко криво: не перед алтарем, а в исповедальне, без свидетелей и, по-моему, без записи в метрическую, или как там она называется, книгу.

Никого, кроме меня, это не волнует, молодожены прощаются до очень скорой встречи, расходятся по домам, путь Ромео лежит через площадь, – а там Тибальт и Меркуцио схватились уже за шпаги.

Мы видели эту комбинацию Шекспира: размен боевых коней. Меркуцио мертв, Тибальт мертв, Ромео не позже как завтра утром должен покинуть Верону, – и вот (около восьми вечера) он опять в келье брата Лоренцо: рвет на себе волосы, катается по полу, колотя каблуками, рыдает и вопит – и в истерике импровизирует отменную речь на тему: изгнание хуже смерти! хуже! Потому что любая веронская муха может сколько угодно ползать по Джульеттиным рукам (чуду белизны), по Джульеттиным губам! —

любая муха; а Ромео – нет!

Свобода ей дана; а он – изгнанник, – и т. п.

Вдруг новая мысль им овладевает: Джульетта не перенесет потери двоюродного брата; она, конечно, умрет от горя. Что ж, пора покончить с двойным убийцей, носителем гнусного имени – Ромео.

И он вынимает шпагу, но почему-то снова ложится на пол.

Положение, что говорить, осложнилось серьезно. Пролилась кровь – и застарелая вражда Капулетов и Монтекки теперь, конечно, разгорится по новой. Но не все потеряно, шансы на благополучную развязку остаются. Со временем все наладится, главное – не падать духом; понял, нет?