Химеры

Вот я и думаю, что Джульетте как бы ударил в лицо яркий луч: Ромео был похож (или не был; ну, померещилось ей; имеет, что ли, значение?) сразу и на ангела, и на Мадонну; ей привиделось Благовещение и послышалось – благословение. И она проговорила его вслух: благословен ваш приход ко мне. Благословен. Benedetto.

Если это так – если три предложения, произнесенных Джульеттой, не являются беспорядочным лепетом, а выражают одну мысль, ее захватившую (притом что девушка попыталась ее скрыть), и если Да Порта эту связь идей в упор не видит (или тоже прячет), – для меня это убедительный знак, что ее слова не сочинены. Персонаж, полностью выдуманный, прозрачен: его голова – место встречи мыслей автора и читателя. Если девушка из художественного текста вставляет в свой разговор фразы необъяснимо неожиданные – значит, кто-то (автор или его информатор) такой разговор когда-то подслушал. Или даже участвовал в нем; тогда это, скорей всего, сам Да Порта.

И только тут я вспомнил, что его новелла имеет посвящение: «Прекрасной и изящной мадонне Лючине Саворньян». И что на сайте, упомянутом уже, рассказано: была у графа Луиджи Да Порта (1485–1529) своя печальная история, своя несчастная любовь. Даже с попыткой самоубийства.

44

А Банделло – ну что Банделло (1485–1561)? Прошелся по чужой брошюрке рукой мастера. Как если бы это была какая-нибудь фольклорная повесть о горе-злосчастье. Подумаешь – издана; не считается: в далекой Венеции, мизерным тиражом. Да Порта сам (как Белкин И. П.) признается в предисловии, что автор сюжета – не он; эту историю рассказал ему некий Перегрино из Вероны. Ну а мы признаемся, что слышали ее от нашего знакомого сеньора Чезаре Фрегозе, а ему ее сообщил его знакомый – тоже Перегрино! Капитан Алессандро Перегрино. Впрочем, почему тоже? Кто сказал, что мы читали некого Да Порта? Кто вообще его читал? А главное – кто переводил? (Третий постулат теории литературной славы: без семьи – можно, без переводчика – никак. Банделло живал во Франции, дружил с тамошними литераторами; умел выбрать перспективного человечка и подарить ему свой четырехтомник. Где таких новелл – 214 штук!)

В общем, столкнул он графа Луиджи в Лету. Невдолге, конечно, сам туда же бух. Но три важные услуги мировой словесности – и лично Шекспиру – оказал. Во-первых, стибрил и выставил напоказ впечатляющий сюжет. Во-вторых, сохранил (как и переводчик, и последующие переделкины; машинально; не зная зачем) в разговоре Дж. и Р. – словечко из молитвы, это самое benedetto – благословен. Шекспир положил на этот мотив весь диалог – шутливо-ханжеский – и конвертировал его в два поцелуя.

И, наконец, Банделло в сцене бала не просто вычеркнул последние две реплики (см. выше). Нет, он вписал две другие.

Для Ромео – довольно тривиальную. Ничего особенного. Дешевым разбавителем (на синтетическом розовом масле) 17 слов текста Да Порта он развел до 76, профессионал:

– Мадонна, то, что я мог доставить вам приятность, каким бы то ни было способом, меня безмерно радует, и я ничего другого в мире так не желаю, как услужить вам, и буду почитать себя счастливым, если вы соблаговолите приказывать мне, как вашему последнему слуге. Если моя рука вас согревает, то огонь ваших прекрасных глаз воспламенил меня, и, если вы не поможете мне потушить этот пожар, не пройдет и минуты, как я весь сгорю и обращусь в пепел!

Но зато какую заключительную реплику придумал Банделло для Джульетты! Пожалуй, я почти готов взять назад переделкина и плагиатора. Эта поправка дает ему некоторые права соавтора Да Порта и законного предшественника Шекспира:

«Не успел он произнести последних слов, как игра с “венком” кончилась. Поэтому Джульетта, загоревшаяся любовью, со вздохами пожимая ему руку, успела только промолвить в ответ: – Увы, что могу я вам сказать, кроме одного, что я больше принадлежу вам, чем себе самой!»

Из семи последних слов Шекспир сделал всю Джульетту. Ее чувство, ее характер, ее судьбу.

45

Актер, играющий Ромео, должен постараться не выглядеть смешным. Это трудно, потому что Шекспира это не заботило. Один из его фирменных приемов: персонаж влюбленный должен вести себя либо как сумасшедший – то есть молоть бессвязную чепуху; либо как поэт – то есть молоть чепуху напыщенную.

Его, допустим, спрашивают: как ты пробрался в этот сад? (Хотя и так ясно, что перелез через стену.) Он отвечает: перенесся на крыльях любви. Ему говорят – это же смертельный риск, мои родственники тебя увидят – убьют на месте. Он возражает: твои глаза для меня опасней, чем двадцать мечей. «Взгляни лишь нежно – и перед их враждой я устою».

Поэт из него, впрочем, так себе, эпигонишко, и художественных средств у него мало, фактически – для Джульетты – одно: гипербола. (Розалину воспевал оксюморонами.)

Луна больна от зависти к Джульеттиной красоте; две прекраснейшие звезды, отлучившиеся на время с неба, умоляют ее глаза сиять вместо них, «пока они вернутся».