Химеры

Ну, вставай!
Мужчиной будь! Жива твоя Джульетта,
Из-за кого хотел ты умереть, —
Ведь это счастие! Тибальт тебя
Хотел убить, а ты убил его, —
И это счастие! Закон, что смертью
Грозил тебе, как друг к тебе отнесся
И смерть тебе изгнаньем заменил, —
И это счастие! Ты взыскан небом,
И счастие ласкать тебя готово;
Ты ж дуешься на жизнь и на любовь,
Как глупая, капризная девчонка!
Смотри, таким грозит плохой конец.
Ступай к любимой, как решили мы,
Пройди к ней в комнату, утешь ее,
Но уходи, пока дозор не вышел,
Иль в Мантую не сможешь ты пробраться.
Там будешь жить, пока найдем возможность
Брак объявить, с ним примирить друзей,
У герцога прощенье испросить
И с радостью такой сюда вернуться,
Что в двадцать тысяч раз превысит горе,
Которое сейчас ты ощущаешь.

В высшей степени взвешенный проект излагает служитель культа. Главное – делать прямо сейчас ничего не надо. Разве что исполнить приятный долг – утешить девочку. Все остальное устаканится само.

– Со временем, птенцы, со временем! – доносится из XIX века сиплый голос Салтыкова.

На самом-то деле единственная возможность спасти Джульетту, – если бы кто-то ставил перед собой такую задачу, – это не утешать ее подразумеваемым способом, а именно прямо сейчас увезти ее в Мантую. Достать лошадь (не проблема) и мужской костюм (тоже не проблема) – и, пока Капулеты отсыпаются после похорон Тибальта, преодолеть втроем (Р., Дж. и верный Бальтазар) эти 25 миль (километров 40 – как от Удельной до Зеленогорска). Да, страшновато мчаться под хладною мглой; да, встреча с разбойниками вероятна; но за нас – два клинка и авось.

С другой стороны – действительно, реальной угрозы ниоткуда не видно. Разлука, понятно, невыносима, но ведь не вечна, перетерпите как-нибудь. Оптимизм духовного отца обоснован и заразителен. Взбодрившись, Ромео сморкается, причесывается, ополаскивает заплаканное лицо —

О, как опять душою ожил я! —

и отправляется в гавань любви – карабкаться на мачту счастья. Любители предвкушают следующую сцену: трогательный диалог про соловья и жаворонка. Действие течет дальше.

46

И мало кто помнит – не все и замечают – небольшой как бы водоворотик. Вставной эпизодик – словно страничка из другой пьесы. Как если бы в карточной колоде внезапно обнаружился внекомплектный джокер, и очень странный: скелет в одежде шута, вооруженный косой.

Комната в доме Капулетов. Поздний вечер все еще понедельника. Сэр и леди Капулет (синьор и синьора), судя по одежде, выражению лиц, да и по их собственным словам, собирались на боковую, когда пожаловал нежданный гость. Чего он хочет? О чем они говорят?

Синьор, могу вполне ручаться вам
За чувства дочери моей: уверен,
Что будет мне она повиноваться.
Жена, зайди к ней, прежде чем ложиться:
Ей о любви Париса ты скажи…

Парис! Что он здесь делает на ночь глядя? Заявился прямо с кладбища, где хоронил Меркуцио (а они – Тибальта). Так это ему они сдают, продают, выдают головой свою дочь! Что же такое необыкновенное случилось? Что изменилось? Почему такая спешка? Чем оправдана такая бесцеремонность претендента? А – льстивая угодливость Капулета? Не далее как вчера, в воскресенье днем, английским (итальянским) языком Парису этому было сказано: годика через два, и только если Джульетта почувствует к вам любовь. А что мы слышим теперь?

Изволь предупредить ее, что в среду…
Нет, стой: какой сегодня день?

Парис

Синьор,
Сегодня понедельник.

Капулетти

Понедельник?
Вот как! Нет, в среду будет слишком рано,
В четверг. Скажи ей, что ее в четверг
Мы с благородным графом обвенчаем.
Готовы ль вы? По сердцу ль вам поспешность?

О, низкое, презренное смиренье! – как говорил Меркуцио. Этот, нынешний Капулет – совсем другой человек, чем был вчера.