Химеры

Если о каких-то вещах долго-долго не говорить ни слова, они как бы теряют существование, хотя бы и оставались у всех на виду. По так называемой науке о русской литературе палец Гарпократа прошелся как бы ластиком. Например: где сказано, что «Ревизор» – автобиографическая пьеса? верней, что Хлестаков написан Гоголем как автошарж? А разве это не приходило в голову каждому, кто заглядывал в последние тома собрания сочинений?

– Доктора советовали мне меньше сидеть на одном месте. Этому случаю я душевно был рад оставить чрез то ничтожную мою службу, ничтожную, я полагаю, для меня, пожалуй что иной бог знает за какое благополучие почел бы занять оставленное мною место… Я мог бы остаться теперь без места, если бы не показал уже несколько себя. Государыня приказала читать мне в находящемся в ее ведении институте благородных девиц. Впрочем, вы не думайте, чтобы это много значило. Вся выгода в том, что я теперь немного больше известен, что лекции мои мало-помалу заставляют говорить обо мне, и главное, что имею гораздо более свободного времени… Осенью поступит ко мне Екатерининский институт и еще два заведения; тогда я буду заниматься двадцать часов и жалованья буду получать вчетверо больше теперешнего… Более всего удивляюсь я уму здешних знатных дам (лестным для меня дружеством некоторых мне удалось пользоваться)…

Не слабо? Государыня ему приказала. Его лекции заставляют о нем говорить. К черту скучные подробности: что, будучи представлен (Дельвигом, издателем Литгазеты) инспектору Патриотического института Плетневу, наплел ему, будто питает страсть к педагогике, и Плетнев пристроил его преподавать историю с географией в младших классах. И рекомендовал домашним учителем еще в две семьи.

Нет уж, пусть-ка Марья Ивановна (Гоголь-Яновская) немного потрепещет от восторга и тревоги: не испортит ли Никошу общество знатных дам; впрочем, надо надеяться, что государыня за ним присмотрит.

Что Марья Ивановна! Он с легкостью надувал людей столичных, образованных. Университетских профессоров. Не говоря уже об А. С. Пушкине. Чье знакомство с министром Уваровым вздумал использовать, чтобы сделаться профессором самому, и врал буквально в глаза:

– Если бы Уваров был из тех, каких немало у нас на первых местах, я бы не решился просить и представлять ему мои мысли, как и поступил я назад тому три года, когда мог бы занять место в Московском университете, которое мне предлагали…

И Пушкин верил. И хлопотал за него перед Уваровым. Да и как не верить молодому специалисту, когда он помещает в официозной газете, которую регулярно читает лично самодержец, – так сказать, в ЦО – объявление о своем капитальном научном труде – о написанной им Истории Малороссийских Казаков:

«Около пяти лет собирал я с большим старанием материалы, относящиеся к истории этого края. Половина моей истории уже почти готова, но я медлю выдавать в свет первые томы…» и проч.

Удивительно – и восхищения достойно – что Гоголь эту свою интонацию передал Хлестакову и сделал такой смешной. Правда, он вынужден был слегка мотивировать ее воздействием алкоголя под рыбу лабардан. Чтобы была по-человечески понятна.

Сам-то он лгал трезво и без улыбки – вроде как по расчету, но по расчету загадочному, едва ли не безумному, иногда рискованному. Скажем, когда (если, конечно, не врут в свою очередь попутчики) в собственной казенной подорожной выскребал после слова «коллежский» слово «регистратор» и вписывал: «асессор».

Собственно, и сам сюжет комедии если не напоминает, то, по крайней мере, должен помнить про себя одну из самых эффектных мистификаций Гоголя: как он, вчерашний гимназист из провинции, притом отнюдь не отличник, сумел, обведя вокруг пальца некоторых влиятельных лиц, попасть на кафедру Санкт-Петербургского, прикиньте, университета.

Ну не профессором. Ну адъюнктом. Не все ли равно. Авантюра-то удалась. Продержался целый семестр (формально – кажется, даже два). Разыграл гениального ученого, как настоящий честолюбивый шарлатан, – и все (кроме студентов) поддались, подыграли – в том числе министр просвещения, а это вам не Городничий.

Который, видимо, в курсе дела, произнося знаменитое:

– Чему смеетесь? Над собою смеетесь!.. Эх вы!..

Но в действительности все обстоит еще замысловатей. Поскольку оболочка сюжета Гоголю не принадлежит.

А всю эту историю про то, как вся элита уездного города, вся его властная вертикаль, от Городничего до Почтмейстера, обмишурилась, приняв некоего незнакомца за знатного вельможу, и засуетилась на вверенных должностях, – сочинил славный писатель Вельтман, Александр Фомич, и напечатал в журнале «Библиотека для чтения», в октябрьской книжке 1835 года. Гоголь, как известно, еще 7 октября мучительно тосковал по сюжету («рука дрожит написать тем временем комедию»), а после этого числа тосковать перестал и написал «Ревизора» очень быстро. И, разумеется, комедия вышла несравненно лучше, чем эта повесть Вельтмана – «Провинциальные актеры». Хотя многие подробности совпадают.