Химеры

«…Утром, в день нашего семейного праздника, когда Федор Михайлович ушел пить чай в столовую, картина была повешена на место; после веселых поздравлений и разговоров мы вместе с детьми отправились в кабинет. Каково же было удивление и восторг Федора Михайловича, когда глазам его представилась столь любимая им Мадонна! “Где ты могла ее найти, Аня?” – спросил Федор Михайлович, полагая, что я ее купила. Когда же я объяснила, что это подарок графини Толстой, то Федор Михайлович был тронут до глубины души ее сердечным вниманием и в тот же день поехал благодарить ее».

Без комментариев. А впрочем, вы же представляете разговор во время этого визита.

А вот и благостный финал:

«Сколько раз в последний год жизни Федора Михайловича я заставала его стоящим перед этою великою картиною в таком глубоком умилении, что он не слышал, как я вошла, и, чтоб не нарушать его молитвенного настроения, я тихонько уходила из кабинета. Понятна моя сердечная признательность графине Толстой (понятна, еще бы непонятна! – С. Л.) за то, что она своим подарком дала возможность моему мужу вынести пред ликом Мадонны несколько восторженных и глубоко прочувствованных впечатлений! Эта фотография составляет нашу семейную реликвию и хранится у моего сына».

Потом опять все кончилось. Оставшееся время ушло на то, чтобы, не торопясь, сжечь в камине большую часть полученных когда-то писем, а из других ножницами аккуратно вырезать где фразу, где слово. Все лишнее, пустое, смешное.

Как, например, – Монтень. Мадонна. Качели. Ревность. Сострадание. Самолюбие. Самообман.

Слеза дрожит в твоем ревнивом взоре —
О, не грусти, ты все мне дорога!
Но я любить могу лишь на просторе —
Мою любовь, широкую, как море,
Вместить не могут жизни берега…

Литература возможна исключительно благодаря тому, что никто никого не понимает.

Кино по Гончарову

1

Садимся в машину времени, взлетаем, зависаем над точкой.

Координаты: XIX век (половина 1840-х, плюс-минус 5), Россия, черноземная полоса (Ульяновский район Ульяновской области).

Дворянская усадьба, аллея из акаций, в аллее – дерновая скамья, на скамье – двое. Летний вечер; атмосфера прозрачна; освещенность быстро убывает.

Включаем инфра-оптику, настраиваем микрофоны.

Тенор (вкрадчиво, задушевно):

– Скажи, Марфенька, не скучно тебе здесь? Не надоели тебе: бабушка, Тит Никоныч, сад, цветы, песенки, книжки с веселым окончанием?..

Говорит брюнет лет тридцати пяти; высокий лоб, волосы зачесаны назад; недавно отпущены борода и усы. Летние брюки, просторное легкое полупальто нараспашку.

Простодушное сопрано:

– Нет. Чего же мне еще нужно?

Лет восемнадцать, блондинка. Соломенная шляпа, холстинковая блуза (открытая шея, короткие рукава), длинная пышная (под ней подразумевается по умолчанию еще одна) юбка, поверх юбки хлопчатобумажный передник. Фасон обуви нам отсюда, сверху, неразличим.

– Не кажется тебе иногда это… однообразно, пошло, скучно?

– Пошло, скучно… Нет! Разве здесь скучно?

– Все это ребячество, Марфенька: цветы, песенки, а ты уж взрослая девушка…

Внимание! Ремарка! Полевой наблюдатель передает с места действия: «он бросил беглый взгляд на ее плечи и бюст»! Наш молодчик обозначил подтекст этого пресного, якобы от нечего делать, разговора. Тут же и приподнял его на полтона:

– Ужели тебе не приходит в голову что-нибудь другое, серьезное? Разве тебя ничто больше не занимает?