Химеры

Ну он и пожил с ней немножко – и еще потом в течение года-другого заезжал – раз в квартал – осчастливить. И лишний раз похвалить себя, как некто Ионыч, за кадровое чутье. («…Думал часто, сидя, как убитый, в злом молчании, около нее: “Нет, это не та женщина, которая, как сильная река, ворвется в жизнь, унесет все преграды”», и т. п. художественные образы. «Где взять такую львицу? А этот ягненок нежно щиплет траву, обмахивается хвостом…») Потом ситуация – все-таки неуютная – сама собой рассосалась. Плохая наследственность, недоедание, беспомощность медицины, – и вот уже охотник на львиц плетется с поникшей головой за гробом падшего ягненка, «то читая себе проклятия… то утешаясь тем… что не в нем, а в ней недоставало материала, чтоб поддержать неугасимое пламя…».

Дело прошлое, и с кем не бывает, и быль молодцу, как известно, не укор.

Молодцу – не укор. А девицам вместо поэта Блока читать бы поэта Асадова: «И может, все вышло не так бы, случись эта ночь после свадьбы!»

В настоящий же, в наблюдаемый нами момент объекту не терпится разобраться с этой Марфенькой. По имеющимся сведениям, он «дал себе слово объяснить, при первом удобном случае, окончательно вопрос, не о том, что такое Марфенька: это было слишком очевидно, а что из нее будет, – и потом уже поступить в отношении к ней смотря по тому, что окажется после объяснения».

Вот он – этот самый случай. Он удобен. Время пошло.

Первым делом – установить, нет ли у нее кого-нибудь – или не было ли. В обоих случаях – экзамен однозначно ею провален, но это всего лишь результат, а как сладок сам процесс этого словесного раздевания: ну признайся в чем-нибудь, ну отдай свой неблаговидненький какой-нибудь секрет. Как брату.

– Не мучаешься ты ничем внутренно? Нет ничего у тебя на душе?..

Глубокий вздох. Пауза.

– Как не быть! Я взрослая, не девочка!

– А! грешки есть: ну слава богу! А я уже было отчаивался в тебе! Говори же, говори, что?

(Ишь как оживился. Ремарка: «Он подвинулся к ней, взял ее за руки».)

– Что! А совесть?

– Что же может быть у тебя на совести? Доверься мне, и разберем вместе. Не пригожусь ли я тебе на какую-нибудь услугу?

Спешит, спешит. Запредвкушал: не запахнет ли каким самодельным развратцем? Как облегчилась бы вся перспектива! Но – не тут-то было. Разочарование, фактически – облом:

– Послушайте-ка проповеди отца Василья о том, как надо жить, что надо делать! А как мы живем: делаем ли хоть половину того, что он велит? Хоть бы один день прожить так… и то не удается! Отречься от себя, быть всем слугой, отдавать все бедным…

Ну и прочий детский лепет на целую печатную страницу. Перетерпеть, потом прервать:

– И больше нет у тебя заботы, счастливое дитя?

– Как будто этого мало! Разве вы никогда не думаете об этом?

Пошутить:

– Нет, душенька: ведь я не слыхал отца Василья.

– Как же вы живете: ведь есть и у вас что-нибудь на душе?

Отличная подача! Превосходный повод вернуться к делу:

– Вот теперь ты!

Выражено тупо, но ошибиться насчет смысла (ты у меня на душе, ты!), когда тебя уже минут пятнадцать держат за обе руки, – кажется, нельзя. Нет, невинность все превозмогает:

– Я! Обо мне бабушка заботится, пока жива…

– А как она умрет?

Повторить (внедрить идею) раза три, неумолимо подавляя всякие там «боже сохрани», «бог с вами» и «перестаньте, ради бога», – пока не замолчит. Тяжелый вздох – и закрыла рот; давно бы так.

– От этого и надо думать, что птичек, цветов и всей этой мелочи не станет, чтоб прожить ею целую жизнь. Нужны другие интересы, другие связи, симпатии…

– Что же мне делать?

Ага! Напугана! почти в отчаянии; отбита, как бифштекс; готова к температурной обработке; масло-то на сковороде шипит.

– Надо любить кого-нибудь, мужчину…

(Ремарка: «наклоняя ее лоб к своим губам». Но ей все еще невдомек.)

– Выйти замуж? Да, вы мне говорили, и бабушка часто намекает на то же, но…

– Но… что же?

– Где его взять?

– Разве тебе не нравится никто? Не заметила ты между молодыми людьми…

Проверочный вопрос. Пусть еще полторы страницы пощебечет про какого-то Викентьева; одну ее руку прижать к левому своему боку, другую стиснуть; главное – не оставлять стараний, авось возбудится, – но нет, нет! давайте-ка опишем деятельность его головного мозга классической прозой:

«Может быть, одна искра, – думал он, – одно жаркое пожатие руки вдруг пробудят ее от детского сна, откроют ей глаза, и она внезапно вступит в другую пору жизни…» Так что там насчет Викентьева? Ах, он славный?

– Славный! И ты славная! Как жаль, что я стар, Марфенька: как бы я любил тебя!

– Что вы за стары: нет еще!

– В самом деле, я не кажусь тебе страшен и стар?

– Вовсе нет.

– И тебе приятно… поцеловать меня?

– Очень.

– Ну, поцелуй.

«Она привстала немного, оперлась коленкой на его ногу и звучно поцеловала его и хотела сесть, но он удержал ее».

Тут, извините, приходится полностью перейти на классическую прозу: на такой дистанции нам не разобрать подробности начавшейся возни в темноте.

По мнению эксперта Тургенева И. С., наблюдаемый джентльмен попросту, без затей, усаживает барышню к себе на колени. Говоря классической прозой: