Хинельские походы

Терентий молчал. Мы осторожно вытащили его и положили на пятнистую плащ-палатку. Автомат ППД выпал из его правой руки, звякнув в окопе. Я расстегнул тесный ворот и взял Терентия за руку, пытаясь найти пульс. Инчин приложил ухо к груди, прислушался. Остальные угрюмо и напряженно смотрели в матовое лицо комиссара.

Баранников приподнял курчавую голову Дегтярева и положил на свое колено. Из-под пряди волос на прямой и чистый лоб сползала тонкой змейкой кровь… Расправив вьющиеся, присыпанные песком и гарью волосы, я увидел под ними вонзившийся в голову Дегтярева тонкий пластинчатый осколок. Множество таких осколков изрубили не только все ветви на соснах, но и всю траву вокруг и вдоль улицы. Этим осколком Дегтярев был сражен наповал.

— Умер… — глухо произнес Инчин.

Мне вдруг стало душно и невыразимо больно…

В Дегтяреве я потерял не только боевого товарища, — у меня не стало той сильной опоры, какой является командиру комиссар — друг и родной брат.

Мы обнажили головы и, подавленные горем, склонились над дорогим телом.

Подошли Фомич и Анисименко, а за ними Аня с Ниной.

— Прощай, наш друг, — дрожащим голосом проговорил Фомич. — Прощай, Терентий Павлович, мужественный большевик и воин…

Фомич опустился на колено и поцеловал Дегтярева в крутой, широкий лоб.

Поднявшись, он взял меня под руку и, едва сдерживая слезы, сказал:

— Тяжела утрата, Михаил Иванович, — страшно тяжела… Погиб большевик, с кем начато наше дело…

— Мне, Фомич, вдвойне тяжело, — проговорил я тихо. — Дегтяреву я верил, как себе самому. Я любил его, как родного, с ним… — я не мог говорить, словно кто душил меня.

Нина с бинтом в руках опустилась на колени, взяла голову комиссара в свои руки и долго держала так, всматриваясь в неподвижные черты, С дрожащих густых ресниц ее сорвались на спокойное лицо Дегтярева крупные слезы. Она вытирала их куском бинта, приговаривая:

— Аня, Анечка! Нарви цветочков. Побольше…

Детские пальцы Нины расчесывали кольца волос, выбирая из них приставшую чешую сосновой коры и рыжеватые смолистые иглы.

Коршок, опираясь о ствол сломанного дерева, плакал навзрыд. Аня собирала на лужайке реденькие цветочки и тоже плакала. Молча стоял над мертвым телом Баранников.

Мы похоронили Терентия Дегтярева на песчаном пригорке, где меж трех столетних сосен поникла старая плакучая береза. Это было почти рядом с нашей квартирой, у крайнего дома поселка, если пойти прямой сосновой аллеей от винокуренного завода к лесокомбинату.

Тут же, под плакучей березой, был схоронен первый мой артиллерист, юный кадровик Федя Чулков, погибший еще зимой при защите Хинельского края.

Дегтярев был второй жертвой, которую вырвали фашисты из рядов моей группы.

Над этой могилой Фомич сказал:

— Мы не заплачем… Мы отомстим и победим, сколько бы нас ни упало! В борьбе за свободу к независимость Родины ряды патриотов неисчислимы!

Траурный митинг был внезапно сорван артиллерийским огнем противника.

* * *

Высадившись вечером из эшелона на Хуторе Михайловском, пехотный полк гитлеровцев шел всю ночь через Неплюевские леса, Марбуду и Демьяновку, и в то время, когда юнкерсы бомбили лесокомбинат, он развернулся перед Хинелью.

Намереваясь обрушиться на нас внезапно и недооценив силы нашего отряда, этот полк приблизился к нам без разведки. Не зная местности и полагая, что мы деморализованы бомбовым ударом, полк с хода ринулся к лесокомбинату и винокуренному заводу.

Пятиэтажный корпус винокуренного завода, находясь в углу Хинельского леса и представляя собой каменный наконечник клина, врезавшегося в боевые порядки противника, оберегал подступы к нашей позиции. Глубокий и длинный пруд намного усиливал оборону завода, а ниже пруда Сычевка поворачивала в северном направлении и таким образом преграждала путь к западной опушке и к лесокомбинату.

Когда растаял туман и обнаружились голые, еще не всюду просохшие поля, мы увидели густые цепи солдат. В буро-зеленых шинелях, с ярко-рыжими, из телячьих шкур, ранцами, они шли тесными боевыми цепями, приближаясь к заводу перебежками с приземлениями, как на учениях. Наступали из-за лощин и небольших бугров, откуда виднелись колодезные журавли и крылья хинельской мельницы.

Не дойдя до завода шагов двести, они окопались, укрывая головы за чернеющими бугорками земли: видимо, они ожидали обстрела со стороны винокуренного завода, внезапно выросшего перед ними из тумана.

Развернув свою группу на обороне опушки, заняв каменный корпус винокуренного завода двумя взводами, я сидел на втором этаже, напряженно ожидая схватки.

Третий и четвертый этажи занимал Сачко, приспособивший свои станкачи в окнах-бойницах; ему помогал Бродский.

На первом этаже со своими бойцами и ручными пулеметами разместились Колосов и Лесненко.

— Понимаешь, что́ от тебя требуется? — спрашивал я Сачко перед боем.

— Да, вдарю из станкача, чтоб чертям тошно стало, — отвечал он мужественно и спокойно, как всегда.

— Не то. Ты управлять должен, а вы, — обратился я к остальным командирам, — вы тоже должны управлять огнем. Ни одного выстрела, пока не начну я, — вот задача!

— Поняли, товарищ капитан, — дисциплина, выдержка!