День двадцать седьмого мая догорел вместе с лесокомбинатом. Несчастные его жители, женщины и дети, оставшиеся без крова и без хлеба, убегали в глубь леса.
ОТРЯД В БЕДЕ
На короткой остановке поступило распоряжение:
— Командиров в голову колонны!
Из хвоста растянувшегося отряда я пытаюсь ехать вперед верхом. Ни зги не видно. Упругие, колючие ветви нещадно хлещут по лицу, цепляются за одежду. Спешиваюсь. Иду, скользя и спотыкаясь, притиснутый обозами к стволам деревьев. Наконец, я «в голове» у Анисименко и Фомича.
Там уже собрались командиры групп, начальник артиллерии, Фисюн, командир разведки Талахадзе. Короткий совет: куда идти? На юге и на севере — враг, на западе — Чуйковские болота. Значит, можно идти только на восток.
Решаем кратчайшим путем выйти на южную опушку леса. Там поле. У села Поздняшовки пересечь Севско-Глуховский шлях и уйти в Хомутовский район, в Крупецкие леса; оттуда откроется дорога на леса Шалыгинские, Путивльские, Конотопские.
Итак, по кольцу через Кролевецкий и Шостенский районы можно будет вернуться в Неплюевские, а затем и в Хинельские леса. На полях теперь уже сухо. Мы сделаем бросок и ускользнем из-под занесенного над нами удара. Противник нас потеряет.
Отряд снова плывет по скользким дорогам всей массой обозной тяжести. В темных просветах просек виднеются далекие, чуть мерцающие звезды. Холодно, сыро, хочется спать.
Среди ночи вышли на юго-восточную опушку. Отсюда несколько километров до шляха. За ним подлесный поселок имени Крупской — знакомое еще с осени пристанище эсманцев. Нам грезятся умывание, теплый отдых, завтрак, обед, ужин — всё вместе за эти страдные сутки…
Вот и поле. Колонна застучала колесами по сухой дороге. Шагается легко, свободно. На широком небе зажглись крупные звезды.
Остановились. Надо хорошо разведать шлях. Взвод Прощакова с орудием Инчина выдвигаю вперед, в головное охранение. В поле требуются увеличенные дистанции между колоннами. Кажется, недопустимо медленно выдвигается взвод Прощакова.
Но вот и он остановился. Ждем донесения разведки. Тхориков осмелел. Ему кажется, что опасность уже миновала. Он истерично взвизгнул:
— К черту остановки! Уходит ночь, нельзя терять времени! Вторая группа, — за мной!
Выхватив кнут у ездового, он вскакивает на повозку хозяйственной части. Кони взвились, унося арбы, покрытые брезентами. Там сухари, сало.
За ними сорвались вторая, третья повозки. Стучат колеса, копыта коней, Фисюн едва успевает задержать остальные обозы. Увлекаемая Тхориковым, вторая группа рванулась и затерялась в поле.
Но вот тронулась и колонна. Шагаем. Возникли неясные очертания деревни Воскресеновки. В деревне взвилась ракета, затакало и ударило. Над колонной завыли мины, загремели позади нас разрывы. Оказалось, что нас ждали. За Воскресеновкой, на шляху — село Поздняшовка, а левей — Курганка. Они, подобно двум иллюминированным кораблям, засияли фейерверками осветительных и сигнальных ракет.
Колонна дрогнула.
— Ложись! — И все вокруг меня повалились, готовя оружие.
В неровном свете ракет виднеются силуэты лошадей, повозок, мчавшихся к лесу.
Все молчат. Явственно слышится только истерический голос Тхорикова:
— Моя группа! За мной, к лесу!
Слышно, бегут, шумя и матюкаясь.
Выжидаю. Вскоре все смолкло. Указаний от штаба — никаких, но уже ясно, что колонна повернула в лес, и мне приходится заняться разведкой.
Талахадзе доложил:
— Отсиделись у крайней хаты… Подошли с огородов и ждали, когда прекратится стрельба. Хозяйка сказала, что в Курганке и Поздняшовке — артиллерия и конница, а Воскресеновка забита фашистами. Пришли из Рыльска.
Я поднимаю свою группу и веду назад, в лес, по разбитой дороге. Над ней дымится туман — предвестник утра. Идем назад. Обыскивая брошенные и опрокинутые повозки, подбираем сухари и патронные ящики.
Хозяев возле возов не видно. Охваченные паникой, ни отрезали постромки и ускакали… Опять вытаскиваем артиллерию. Полковая пушка увязла. Измученные и почерневшие артиллеристы выбились из сил. Колеса орудия втиснуты между корчами. Только на рассвете удается его приподнять. И снова бредем. Разжиженная дорога указывает нам путь отхода.
Уже сутки, как мы в бою и в походе. Люди бредут, пережевывая сухари, размачивая их в лужах.
Наконец, когда растаял промозглый туман и засветило солнце, мы наткнулись на бивак, скованный всемогущим сном. Спали и люди, и кони, и густой дубовый лес. Одни спали, сидя на пеньках, другие — прислонясь к деревьям. Ездовые «пристыли» к повозкам.
Кони, подобно каменным изваяниям, стояли с плотно закрытыми глазами, не двигаясь, и только их могучий храп нарушал мертвую тишину леса.
Со свинцовой тяжестью в ногах и в голове я сел на коня и начал кружить по этому сонному царству, надеясь найти хотя бы одного не спящего. Но напрасно: все спят, как в волшебной сказке. И лишь Фомич — я нашел его в дальнем углу бивака — тряс за шиворот Тхорикова, допрашивая, где он оставил свой отряд и почему не выставил часовых.
— Коммунистов, командиров ко мне сейчас же! — требовал он от проснувшегося Тхорикова.