Хищники

– Так как же вы объясните, что в вашей, я подчеркиваю, в вашей мастерской выделывали шкурки соболей, которые потом попали в рюкзак?

– Не знаю, – угрюмо произнес Гай.

Дагурова предъявила ему фотографии тайника и заключение экспертов, что именно здесь хранился рюкзак.

На просьбу следователя рассказать, когда и в связи с чем Гай спрятал рюкзак со шкурами в берлогу, тот вообще ничего не ответил. Как ни билась Ольга Арчиловна, обвиняемый молчал. Он продолжал молчать и на последующих допросах.

Следствие шло своим чередом, множились улики, изобличающие Гая, но он сам, казалось, признаваться не собирался. Если еще недавно Гай отвечал на ее вопросы, пусть и немногосложно («не знаю», «не делал», «не имею отношения»), то теперь он сидел, не произнося ни слова.

Смотрел в окно, и взор его ничего не выражал.

Дагурова забеспокоилась. За время ее, пусть и не очень богатой, следственной практики ей, легко ли, трудно ли, но все же удавалось налаживать контакт с допрашиваемыми.

Однако такое полное отчуждение было впервые. Дагурова стала подумывать: может быть, тут не просто упорство и нежелание давать показания, а психическое расстройство?

Реактивное состояние, когда человек полностью отключается от всего и уходит в свой болезненный, отрешенный мир?

Если это так, то вернуть его оттуда, снова заставить жить реальностью могут только врачи. Или молчание Гая было всего-навсего обыкновенным тактическим ходом?

Что же может заставить его говорить? Дагурова вспомнила свою дипломную работу об исследовании личности обвиняемого в процессе расследования. В ней она писала, что если обвиняемый молчит, то одним из тактических ходов следователя может быть напоминание ему о лицах, отношение к которым способно вызвать у допрашиваемого психическое состояние, побуждающее к откровенности и искренности.

Ольга Арчиловна подумала об этом, когда Меженцев передал ей телеграмму, полученную на имя Гая. От Марины.

Телеграмма гласила: «Дорогой папочка. Ура. Я принята

Государственный институт кинематографии вылетаю встречай будущая звезда мирового экрана…» И дальше

Чижик сообщала день вылета и номер рейса.

Следователь могла и не сообщать о телеграмме Гаю.

Закон не обязывал ее делать это. Но по-человечески Ольга

Арчиловна понимала: надо сообщить.

Получилось так, что к этому времени подоспели материалы по делу из Москвы. Еще тогда, в командировке, Ольга Арчиловна связалась с работниками Московского

УБХСС и попросила их заняться связями Авдонина, а также вопросом, откуда у него доллары. И теперь они сообщали, что ими выявлено несколько лиц, которым Авдонин сбывал неклейменые соболиные шкурки. В их числе некто Колесов. Многое сделано и для установления того, каким образом Авдонин продавал иностранцам мех на валюту. В нашей стране и за рубежом.

Дагурова вызвала Гая на очередной допрос. Его привели в следственную камеру. Он сел на стул и вновь обратил свой безучастный взор на зарешеченное окно.

Следователь попросила его прочесть показания свидетелей, присланные из Москвы. Гай бегло пробежал их глазами.

– Что вы на это скажете? – спросила следователь.

Вместо ответа Гай опять уставился в окно. В помещении стояла тягостная тишина.

Лишь на одно мгновение Ольга Арчиловна уловила какое-то движение в лице Гая и поняла: что-то все же его заинтересовало. Но что? Дагурова посмотрела в окно. Там, на свободе, на сухой ветке, перечеркивающей оконную раму, хлопотал взъерошенный воробей, расправляясь с букашкой.

«Нет, – подумала Ольга Арчиловна, – ваше молчание, гражданин Гай, скорее всего маска… Если вас волнует какая-то птаха, то уж родная дочь…»

– Будете продолжать играть в молчанку? – спросила

Дагурова.

Никакой реакции.

– Понимаю, – спокойно произнесла Дагурова, – эта информация может быть неинтересна для вас… Но вот эта,

– она протянула Гаю телеграмму, – по-моему, должна порадовать…

Гай взял телеграмму с недоверием. Прочитал. Посмотрел зачем-то на обратную сторону бланка. Затем еще раз пробежал глазами текст.

– Не может быть… – пробормотал он. Рука с телеграммой у него дрожала. – Неужели принята? Моя девочка… – Он беспомощно огляделся вокруг, словно впервые увидел эти голые стены, окно с решеткой, следователя, сидящего перед ним с авторучкой в руках, магнитофон на столе с медленно вращающимися бобинами.

И тут с ним произошла разительная перемена.

– Не верил… Неужели это правда? – Он сразу сгорбился, как будто стержень, вставленный в его сильное тело, вдруг сломался.

Гай стал похож на большую ватную куклу в натуральную человеческую величину.

– Правда, – кивнула Ольга Арчиловна, удивляясь свершившейся на ее глазах метаморфозе.

– А я не верил…

Ольга Арчиловна молча ожидала: что-то сейчас произойдет, обязано произойти.

И это случилось.

– Пишите, я скажу… все скажу, – заговорил обвиняемый быстро, проглатывая окончания слов, словно боялся передумать. – Я на всем уже поставил крест. Но вот это… –

показал он телеграмму. – Если бы Мариночка поступила в институт месяц назад! Я бы не сидел здесь…

Дагурова подавила вздох облегчения. Она поняла: теперь Гай непременно должен выговориться.

Он некоторое время собирался с мыслями.