Хищники [сборник]

— А по другому я не могла от него избавиться. Родив, я положила ребёнка под стропилу, пошла домой и пролежала без памяти всю ночь. Квартирохозяйке я сказала, что родила в приюте. Через день я, не смотря на страшную слабость, встала, оделась и решила взять его и куда-нибудь бросить. Я взяла свой саквояж. Но мальчик туда не помещался. Тогда я решилась… Вернулась в квартиру, незаметно взяла кухонный нож и вернулась на чердак. Меня била лихорадка, зубы стучали, руки дрожали… Нож выскакивал из рук, но я все резала и резала… Мне казалось, что ребёнок плачет, кричит… что льётся кровь… Опомнилась только на улице. Тогда я придумала кататься на извозчике… Доктор говорит, что я поправлюсь, но я знаю, что скоро умру. Вы даже не представляете, как я этому рада!

Тарасова задыхалась. Кунцевич налил из стоявшего на подоконнике графина воды и напоил умирающую.

— А где живёт эта мадам Жирто? — Спросил он.

— Третья Рождественская, дом 7, квартира во втором этаже, направо.

Титулярный советник подал девушке протокол:

— Вы не могли бы подписать здесь, и вот здесь. А здесь напишите «с моих слов записано верно и мною самолично прочитано», и тоже распишитесь.

На следующий день Тарасова умерла.

Глава 4 Невесёлая квартира

Рождественские улицы находились «на земле» Мищука, который был назначен на должность чиновника для поручений только в октябре прошлого года. Но к должности Евгений Францевич уже привык: из комнаты в конце Садовой перебрался в отдельную квартиру на Фурштадской и даже завёл было собственный выезд, но быстренько сообразил, что не стоит злить начальство и лошадей продал. Мечиславу Николаевичу донесли, что Мищук курирует Эстонский клуб и ещё ряд заведений, в которых публика развлекалась запрещёнными играми. Кунцевич рассудил, что коллега вполне мог курировать и девочек мадам Жирто. Да и неписанные правила сыскного отделения требовали предупредить коллегу о предстоящей на его земле операции.

— Как ты сказал, Жирто? — Мищук сидел, развалившись в кресле и серебряной пилочкой обрабатывал ногти, — нет, Мечислав, такой не знаю. А на кой она тебе?

— Коли ты её не знаешь, зачем спрашиваешь?

— Ну как же! Должен же я знать, что у меня на земле происходит.

— Сдаётся мне, что она тайный притон разврата содержит.

— Ничего себе! Я проверю, обязательно проверю.

— Да ты не утруждайся, я прямо сейчас к ней еду. Мои ребята и городовые из Резерва[71] уже там. Ждут сигнала.

Мищук отреагировал на это сообщение не так, как того ждал Мечислав Николаевич:

— Ну что же, бог, как говорится в помощь. А что, может и мне с тобой прокатиться, посмотреть, что это за Жирто, и с чем её можно съесть? Я как раз в ту сторону собирался.

— Добро пожаловать, — сказал Кунцевич, — не смею, да и не желаю перечить.

Муза Леонардовна — сорокалетняя пухлая брюнетка со следами былой красоты и бурной молодости на живом семитском лице, отнеслась к обыску на удивление спокойно. Сказав: «Извольте, обыскивайте, коли надо» закурила приятно пахнущую пахитоску и развалилась в кресле. Квартиру, состоявшую всего из четырёх комнат, обыскали быстро и ничего предосудительного не нашли — ни тебе падших, но милых созданий, ни альковов с широкими кроватями, на нашли даже порнографических картинок!

— Извините за банальность, милостивый государь, но я буду жаловаться, — мадам Жирто затушила очередную папиросу и встала, давая понять, что более непрошенных гостей в своей квартире терпеть не намерена.

По лицу Мищука безо всякого труда можно было прочитать, что он сильно сожалеет о том, что решил составить компанию Мечиславу Николаевичу, а сам титулярный советник, нервно покусывая губы, мучительно соображал, как выпутаться из сложившейся ситуации с наименьшими потерями.