Хитрец. Игра на Короля

Годелива нервно опустилась на одно из кресел, уронила было голову в ладони, но тут же вскочила. Она бросилась к Хитрецу и схватила его за воротник; но каким бы хилым ни был Фойеренгер, она, хрупкая женщина, не могла сдвинуть его с места, не прибегая к магическим усилиям. Но тонкая рука ее рванула ткань, и та затрещала по швам.

– Прочь отсюда! Прочь, ты, вместе со своей потаскушкой! Не вынуждайте меня применять силу!

Месье Алентанс и здесь проявил чудеса спокойствия. Чинно проследовав до прихожей, он снял с крючка шляпу, поклонился и вышел. «Ей нужно осознать все это, – объяснил мне курьер, спускаясь по лестнице. – Пусть остынет. Я сам был не лучше, когда мне поручили… другой заказ». Хитрец добавил, что Годелива не способна понять его сейчас и не поймет никогда, но он надеется на шанс, который позволит ему все исправить.

В отличие от мадам Делорм, позабывшей земной образ жизни, я могла понять месье Алентанса. Судьбы Ядовитых магов не значили для Фойерена того, чем был для него Одельтер – его родная земля, которой он желал процветания и мира.

– Кстати говоря, – прежде, чем мы попрощались, сказал в тот день Хитрец. – Скоро для одного дела мне понадобится переводчик, и я предлагаю тебе всерьез задуматься над этой возможностью.

* * *

Несмотря ни на что Годелива приняла решение отправиться на Острова: ведь сейчас она была сестрой милосердия на фронте умирающего колдовства. Бывшую Первую чародейку, отплывающую вторым классом из грязного одельтерского порта, вызвались проводить всего три человека. Именно такой оказалась благодарность Одельтера за рискованный шаг Годеливы.

Прощаясь с чародейкой, Чьерцем Васбегард вдруг сентиментально приобнял ее, отчего образ столичного разухабистого бульвардье[56], который он тщательным образом пытался вокруг себя выстроить, пошатнулся. Рядом с таким сердечным порывом мои скромные пожелания затерялись в собственной бесцветности. Хитрец же ограничился степенным кивком головы – и, кажется, нисколько от этого не пострадал.

Так, 17 ноября 889 года, в час дня, огромный новехонький пароход отошел от пристани в Руаре и обещал, двигаясь на юго-восток, доставить новую партию пассажиров в теплый и дождливый Ашш-Сетесс.

– Откуда такая неприязнь? – спросила я Хитреца, рассматривая вырывавшиеся из огромных труб клубы дыма. – Оставь вас наедине, и вы бы перегрызли друг другу глотки.

Месье Алентанс отвел свой взгляд от горизонта, где пасмурная гряда облаков соединялась с темной водой, и многозначительно посмотрел на меня.

– Я не люблю людей, которые много и отчаянно лгут и воспринимают других лишь как средство достижения цели, – нехотя ответил он. – А иные люди недолюбливают тех, на ком нельзя прокатиться, свесив ножки… Странно было смотреть, как она понемногу теряла верных ей людей. Но опять же – ее выбор. Верховодница.

– Не слушай его, он просто чекалдыкнутый[57], – бросил мне в спину одельтерский чародей. Он сказал это с вызовом, ожидая встречного выпада – но никто не ответил ему.

Погоду сегодня величали не иначе как влажно-мрачноватой. На улице вдруг необычайно потеплело, и снежный покров превратился под подошвами десятков сапог в грязное месиво, отчего порт в Руаре выглядел совсем непристойно. Черные разгрузочные краны, скользкие пристани и замызганные причалы под затянутым тучами небом казались настолько убогими, что, глядя на них, хотелось броситься в воду. Никто не спешил убирать из-под ног застойную хлябь, и та угрюмо размазывалась по подошвам, ожидая удобного момента, чтобы заново сбиться в большие мягкие комья.

Какое-то время мы удалялись от пристани в тишине, перемешивая обувью подножную пакость, и вдруг Хитрец споткнулся, остановился и одухотворенно выдал:

– Все связано!

Фойерен воскликнул это не своим голосом, воскликнул до неприличия громко, и несколько прохожих обернулись, чтобы смерить нарушителя общественного спокойствия назидательными взглядами.

– Я был на местах преступлений, – уже на порядок тише, но по-прежнему нетерпеливо продолжил Фойерен. – В Эоне. В особняке Этидо. Никакие это не самовозгорания! Везде одна и та же магия. Неведомая. И оно становится сильнее – то, что вынуждает их сгореть. И все его жертвы отличаются нестабильными настроениями, болезненной религиозностью, ранимостью и прочими проявлениями слабости рассудка. Это очень значимая зацепка!

Сейчас у Хитреца было три заказа первой важности: возгорания, маги и королевский конверт – и от такого разнообразия у непосвященного голова пошла бы кругом. Однако Фойерен храбрился и упрямо верил, что сможет со всем разобраться. Верил и не переставал размышлять… И как бы ни желал Хитрец распутать дело о пропаже способностей магов первым, сначала к нему приходили догадки о сожженных жертвах.

Мы тут же сошлись на том, что человек, учинивший возгорания, был дьявольски силен.

– Вы только представьте, как страдали жертвы! – распалялся Фойерен, проигрывающий в голове возможные сценарии произошедшего. – Какое бесчеловечное исполнение! А самые свирепые способы убийства выбираются, как я могу предположить, только если человек желает…