Хитрец. Игра на Короля

Но чем же руководствовался сам Йерлинго? Он помог курьеру найти Короля Желаний и отвел взгляд Швеха от Дуакрона, чтобы в конце концов… сыграть против Хитреца? Или мастер был на стороне Фойерена и решил дать ему шанс устранить Гостейна? За кого же он, черт возьми, играл?

– Ты был прав, Хитрец, – задумчиво повторила за курьером я. – А вот мне придется покаяться. Ведь я полагала, что ты повел меня на заклание… когда бросился к особняку вместо того, чтобы перемахнуть через забор. Но ты же… чувствовал, что Чьерцем был где-то поблизости, верно?

– Для таких, как я, сердцебиения магов оглушительны, – с гордостью ответил Хитрец. – Сверх того, чародеи имеют руки, способные открыть дверные замки. Вот только почему чародеи не думают о других людях? – капризно продолжил он, припомнив Чьерцему запертую дверь особняка.

И что бы ни происходило за политической сценой или сценой личных мотивов, Фойерен лишь с небольшим ущербом провел всех нас через встречу с Королем Желаний и ловушку Йерлинго Гудьира. Потом Хитрец любил хвастать, что подобный исход был «исторически обусловлен» и душою он чувствовал, что Васбегард и Берм останутся живы. Конечно, Фойерен лгал.

Но так или иначе, и для Дуакрона, и для Гудьира, и для Швеха след наш был уже заметен суровой одельтерской пургой.

* * *

Не каждое событие остается в памяти человечества в том виде, в котором оно происходило наяву. Тысячи важных деталей, замыслов и интриг никогда не выходят на поверхность и не видят солнечного света. Тайнами же они уходят в забвение – вместе с их хозяевами; и бок о бок с секретами часто шествует ложь. Каждый сам определяет для себя ее понятие, и для каждого ложь имеет особенный смысл. Кто-то боится ее как огня, но кто-то темнит беспрестанно. О некоторых вещах просто не говорят – считается ли это в какой-то мере обманом?

Княгиня Таш'Найесх старалась не лгать месье Монгрену, но были, однако, в произошедшем тайны, которые Ее Сиятельство не выдала бы даже под страхом казни. Она знала, что историю необходимо записать и что идеи Хитреца не должны раствориться в небытии… но некоторые подробности необходимо забыть навсегда.

Это – дань памяти месье Алентанса.

Келаайи Таш'Найесх одна из немногих знала настоящее имя курьера. Оно открылось ей холодным весенним днем, когда от произошедших перепадов погоды снежный покров на севере Империи затянулся ледяной коркой. Сверху на нее уже намело новые сугробы, и снегу этому оставалось лежать еще месяц, а может, и того больше.

Молодая женщина уже догадывалась, что место их убежища было выбрано Хитрецом не случайно: нечто важное связывало Фойерена с одельтерской землей Ле-Тер-дю-Нор и маленьким домиком в деревушке Абри. Но месье Алентанс ничего не сказал ей об этом. Он лишь велел собираться и идти за ним, и Келаайи даже не знала, куда – пока не угадала за мрачной оградкой погост.

Одельтерские кладбища любили украшать ракитником, и теперь кустарники стояли с голыми ветвями, чуть припорошенными снегом. Белым присыпало надгробные плиты, памятники и скорбные семейные склепы. Погосты особенно печальны зимой, когда мертвая природа резонирует с поступью неживого, бродящего среди могил. Этого духа не стоит бояться, как не стоит бояться и самой смерти. За гибелью не стоит ничего, лишь абсолютный, мертвенный покой. Это – тишина. Это – забвение.

Старый погост – большой, единственный на несколько деревень и близлежащий город – изобиловал мраморными плитами и траурными статуями. Первые полагались сельским беднякам, а вторые украшали могилы городских богатеев. Тонкая петлистая тропа, по которой шли Хитрец и его компаньонка, была одним из ответвлений главной кладбищенской дороги. Последняя делила некрополь на две половины и вела к маленькой поминальной часовенке; а первая упиралась в свежие могилы.

С одного из кустов ракитника за гостями зорко наблюдала ворона; и в ней воплотился сам погостник, мрачный хозяин кладбища. Птица эта была слишком велика для своего вида, с серо-коричневым тельцем, черными переливистыми крыльями и умным взглядом; она будто знала, насколько отличается от других. Склонив голову набок, ворона рассматривала пришедших и часто моргала черными круглыми глазами.

Плита за плитой, памятник за памятником. Помогая себе костылями, курьер проследовал вместе с княгиней к простым и дешевым могильным камням, теснившимся у правого края кладбища, почти у самой оградки.

Здесь, отстоя от других захоронений, жались друг к другу два маленьких надгробия. На них скорбным, лишенным вензелей почерком были высечены имена тех, кто уже пять лет как отбыл в мир иной:

Форентан Райлен Гесе

24 октября 853 года – 19 июня 884 года

Ногаре Бенуа Гесе

1 мая 881 года – 18 июня 884 года

Две человеческих жизни, уместившиеся в кратких надписях.

Все мы живем, подумала тогда Келаайи, но эти два человека мертвы. Они мертвы, и в ногах у них как вечный приговор водружены мраморные плиты. Неужели это – единственная память? Неужели это – завершение?

Тишина. Полусон. Забытье.