Хитрец. Игра на Короля

Сегодня женщина, как то и ожидало от нее общество, облачилась в одеяние для конных прогулок – с широкой юбкой и приталенным корсажем. Но платье ее было дымчато-серого цвета, с примесью пастельно-желтого и латунного. Смелые тона объяснялись возрастом Кевюр: она была зависть как молода, а нежное лицо ее выглядело совсем юным.

Тонкие длинные брови, старательно прореженные пинцетом, отстояли от моды на естественность на тысячу лье, но Кевюр они походили более всего: ведь они скрывали широту лица. Глаза, небольшие, но пронзительные, природа окрасила в цвет серого шелка – самый светлый серый, который только можно себе представить. Нос с еле заметной горбинкой и тонкими крыльями точно выточил из мрамора именитый мастер. Приятно пухлые губы, бледные под стать всему лику, напоминали обесцвеченную амарантовую мадженту. Кремовая кожа отливала здоровым блеском, который более всего выдавал себя на невысоком лбу, и блеск этот нисколько не возбранялся в обществе.

Месье Гесе всякий раз выступал против солнца и загара, норовивших сделать прекрасное лицо жены сразу на три тона темнее. Возразил он и на этот раз.

– Сначала ты берешь меня замуж, лишая возможности жить, как мне вздумается, а потом и вовсе докучаешь с бесконечным сводом правил! Что ждет меня в будущем, мансурская паранджа? – притворно возмутилась мадам Гесе, опуская тем не менее со шляпки тонкую серую вуаль.

– Ну, делай как знаешь, – отозвался Форентан и тут же изобразил страшно испуганное лицо и обратился к сыну, словно ища у него защиты: – Но мы же будем любить матушку всякой, верно, Ногаре? Даже старой и некрасивой?

– Да! – радостно прозвенел звонкий детский голосок.

– А как мы любим матушку? – заботливо осведомился месье Гесе.

– Вот так! – вновь отозвался Ногаре, и маленькие ладошки крепко обняли большую отцовскую руку.

– Не весть как сильно! – огорчился Гесе-отец.

Здесь у ребенка случился приступ паники, а у жены – смеха.

– Тогда… тогда вот так! – отчаянно выпалил Ногаре. Он еще сильнее сжал отцовскую руку, казавшуюся ему огромной великаньей лапищей.

– Эх, чертенок! – усмехнулся Форентан: все невеликие усилия сына казались ему презабавнейшими.

Меж тем в полную силу разгорелся день. Поэтому супруги Гесе, лишь мельком заглянув в прохладный лес, продолжали свой путь через залитое солнцем поле. Пару раз они задерживались, чтобы мадам Гесе могла сорвать приглянувшиеся ей маттиолу или аконит и добавить их в свою бутоньерку. Чуть погодя Кевюр покусилась на воротник супруга и даже выбрала для него иммортель, но Форентан, рассмеявшись, пустил лошадь рысью.

Но вскоре они и вовсе окунулись в цветочное море. Остановившись, они стащили с навьюченного жеребца покрывало и корзинку с едой и собрали на стол нехитрые припасы. А после, сытые и разомлевшие, лежали и целовались, пока им не пришлось вытаскивать шустрого малыша, заоравшего благим матом, из муравейника.

К трем часам дня, неохотно снявшись с места, они двинулись дальше. Кто бы захотел возвращаться назад, к будничности с ее мелкими, саднящими трудностями? Впереди расстилалось бесконечное, стрекочущее кузнечиками и шумевшее ветром поле. Невспаханная нива пестрела разноярким буйным цветом и укачала ребенка на руках Форентана в сладостный дневной сон. Она шептала пьянящим травным ароматом. Была похожа на райский сад. Подходила для мирных конных прогулок.

И была враждебна к оголтелым скачкам.

Но именно на этом поле 18 июня 884 года случилось ужасное.

Ровно в пятнадцать минут пятого лошадь Форентана Гесе обезумела. Спокойная, самая спокойная из всех и потому подходящая для прогулок с ребенком, лошадь вдруг испугалась. Будто заприметив брошенную под копыта змею, та громко заржала и привстала на дыбы – и месье Гесе еле удержал себя и ребенка, проснувшегося от резкого толчка.

Опустившись на ноги, лошадь понесла.

– Стой! Стой! – закричал Форентан и резко потянул поводья на себя.

Но животное не слушалось.

Наездник вновь и вновь тянул поводья, удерживая плачущего сына, – все было тщетно: лошадь будто околдовали. Любая попытка остановить ее оборачивалась Форентану в убыток.

– Не слушается! – что есть силы крикнул Двоеликий отставшей жене. «Что-то здесь не так, что-то слишком не так!» – думал он, перемежая мысли ругательствами такого рода, что кобыла, понимай та человеческую речь, тут же остановилась бы и умерла со стыда.

Но лошадь упрямо неслась вперед.

– Мама! – завизжал ребенок и принялся оглушительно рыдать.

Издалека доносился испуганный голос Кевюр, звавшей по имени мужа и сына. Но как бы она ни пришпоривала коня, мадам Гесе безнадежно отстала: разве можно нагнать обезумевшую кобылу, чья агония, будто магические чары, придала животному невиданную прыть?

Лошадь с двумя седоками все мчалась и мчалась вперед, ежесекундно набирала скорость. Два мощных передних копыта сминали прекрасные полевые цветы, два задних выкидывали из-под себя ошметки земли. Поле, раньше тянувшееся благодатной равниной, становилось теперь рискованно неровным – и кобылу несло на самые опасные бугры.