Хижина дяди Тома

«Убивается… но хоть не голосит, и то хорошо, — рассуждал он сам с собой. — Ничего, отойдет, со временем все образуется».

Том был свидетелем этой сделки, и ему с самого начала было ясно, чем она кончится. Такая жестокость вселила ужас и его душу, потому что он, бедный, невежественный негр, не умел делать обобщений, не мог похвалиться широтой умственного кругозора. Если б ревнители христианства научили нашего Тома уму-разуму, он отнесся бы к этому происшествию совсем по-иному, понял бы, что оно в порядке вещей при узаконенной торговле людьми, оказывающей мощную поддержку институту рабства, который, по утверждению многих столпов американской церкви, может статься, и имеет недостатки, но не большие, чем есть во всякой другой области общественной и частной жизни… Но Том, по невежеству своему знакомый с печатным словом только по Евангелию, не мог утешить и подбодрить себя соображениями такого рода. Сердце его обливалось кровью при виде несчастной женщины, при виде этой живой, страдающей вещи, — вещи, наделенной бессмертной душой, но равной, согласно американским законам, тем ящикам с товарами и кипам хлопка, на которых она лежала теперь, точно сломанная тростинка.

Том подсел к ней, пытаясь хоть как-нибудь утешить ее, но она только стонала в ответ на его увещания. Слезы лились у него из глаз, когда он говорил о любящем, скорбящем о нас сердце Христа, о вечном пристанище, которое уготовано нам на небесах, — но все было тщетно, горе не слышало этих слов, окаменевшая душа не могла почувствовать их.

Настала ночь — спокойная, величавая ночь, сияющая в вышине множеством прекрасных ангельских глаз. Но далекое небо безмолвствовало, от него нельзя было ждать ни помощи, ни даже сочувствия. Один за другим умолкли веселые оживленные голоса; все уснуло на пароходе, и в наступившей тишине было явственно слышно журчанье волны у борта. Том лежал на ящиках, прислушиваясь к глухим причитаниям несчастной женщины:

— Что же мне теперь делать? Боже! Боже! Помоги мне!

Но потом и эти звуки стихли.

Среди ночи Том проснулся, будто от толчка. Темная тень промелькнула между ним и бортом, и он услышал всплеск воды. Этот всплеск никого не потревожил, кроме него. Он поднял голову — место, где лежала женщина, было пусто! — потом встал, осмотрелся по сторонам… ее нигде не было! Несчастное, истерзанное сердце наконец-то нашло покой, а волны, сомкнувшиеся над ним, как ни в чем не бывало подергивались рябью и весело плескались.

Работорговец проснулся чуть свет и тут же отправился проведать свой живой товар. Настала теперь его очередь растерянно озираться по сторонам.

— Куда она девалась? — спросил он Тома.

Том, давно убедившийся, что в таких случаях лучше молчать, решил не делиться с работорговцем своими подозрениями.

— Не могла же она сойти ночью на берег! Я на каждой остановке просыпался и сам за ней следил. В таких делах ни на кого нельзя полагаться.

Это признание было обращено к Тому, как будто оно могло заинтересовать его. Но Том молчал.

Работорговец обшарил пароход от носа до кормы, искал между ящиками, тюками, бочками, заглянул даже в машинное отделение — все напрасно.

— Слушай, Том, не таись, — сказал он, оставив наконец свои бесплодные поиски, — ты все знаешь. Нечего отнекиваться, меня не проведешь. Я же смотрел и в десять часов, и в полночь, и между часом и двумя — она была здесь, вот на этом самом месте. А в четыре ее и след простыл! Ты же рядом лежал, значит все видел. Ну, не отпирайся!

— Вот что я вам доложу, хозяин, — ответил Том. — Под утро я услышал сквозь сон, будто мимо меня кто-то проскользнул. А потом вода сильно всплеснула. Тут я проснулся, гляжу — женщины нет. Вот и все, больше я ничего не знаю.

Услышав это, работорговец не пришел в ужас и даже не удивился, ибо, как мы уже говорили, он был человек привычный, не чета нам. Грозное присутствие смерти и то не заставило его содрогнуться. По роду своего почтенного ремесла он не раз сталкивался со смертью и был с ней на короткой ноге, хоть и считал, что эта злая старуха сплошь и рядом портит ему всю коммерцию. Так и теперь — ничего другого от него не услышали, кроме проклятий по адресу негритянки и жалоб на свою незадачливость: «Так, пожалуй, за всю поездку ни цента не заработаешь!»

Короче говоря, он считал себя несправедливо обиженным судьбой, но помочь горю не мог, ибо женщина ушла от него в такой штат, который никогда не выдает беглецов, даже по требованию нашего великого государства. Крайне раздосадованный, он вынул из кармана записную книжку и внес погибшую душу и тело под рубрику «Убытки».

— Какое страшное существо этот работорговец — грубый, бесчувственный! Нет, он просто ужасен!

— Ах, что вы! Кто же с такими людьми считается? Они достойны только презрения. Разве вам приходилось видеть, чтобы работорговцев принимали в хорошем обществе?