Хижина дяди Тома

Такого вопроса никто не ждал, и он задел незажившую рану, ибо всего лишь месяц назад супруги Бэрд похоронили крошку-сына.

Мистер Бэрд круто повернулся и отошел к окну, миссис Бэрд залилась слезами, но потом, совладав с собой, сказала:

— Почему ты об этом спрашиваешь? Да, у нас умер мальчик.

— Тогда вы поймете меня. Я потеряла двоих, одного за другим… их могилки остались там, в Кентукки, и это мой единственный сын. Я не отпускаю его от себя ни на шаг. Он моя гордость, моя утеха. И его хотели отнять у меня… Продать на Юг! Вы только подумайте, сударыня! Продать ребенка, который никогда не отлучался от матери! Разве с этим можно примириться? Разве можно пережить такое горе? Я убежала ночью, как только узнала, что все бумаги уже подписаны и мой сын продан. За мной снарядили погоню. Они были совсем близко — тот, кто. купил Гарри, и двое работников моего хозяина. Я прыгнула с берега на лед, и как мне удалось перебежать на эту сторону — не знаю… помню только, какой-то человек протянул мне руку, помог взобраться на берег…

Рассказывая все это, женщина не плакала. Слезы у нее давно иссякли. Зато те, кто слушал этот рассказ, откликались на него всем сердцем, каждый по-своему.

Оба мальчика сначала принялись шарить по карманам в поисках носовых платков, которых, как всем известно, никогда там не оказывается, потом уткнулись матери в колени и разревелись, утирая глаза и нос ее платьем. Миссис Бэрд закрыла лицо платком, тетушка Дина, не вытирая слез, катившихся по ее черным щекам, громко причитала: «Господи! Смилуйся над нами!», а старик Каджо усиленно прижимал обшлага к глазам, строил невероятные гримасы и время от времени с жаром подхватывал причитания тетушки Дины. Наш сенатор, будучи человеком государственным, не мог плакать подобно простым смертным, и поэтому ему пришлось повернуться ко всем спиной, устремить взгляд в окно, откашливаться, протирать очки и громко сморкаться, что показалось бы весьма подозрительным внимательному наблюдателю, если бы таковой оказался в комнате.

— Как же ты говорила, что у тебя был добрый хозяин? — вдруг воскликнул он, проглотив слезы, подступившие к горлу.

— И всегда буду так говорить! Они оба добрые, но посудите сами: у хозяина были большие долги, и он каким-то образом оказался во власти одного человека и должен был во всем ему подчиниться. Я слышала, как они говорили об этом с хозяйкой и как она заступалась за меня, но хозяин сказал ей, что бумаги уже подписаны и теперь ничего нельзя поделать. И тогда я взяла сына и убежала из дому. Я все равно не смогу жить без него, это мое единственное сокровище!

— А разве у тебя нет мужа?

— Есть, но у него другой хозяин — злой, жестокий. Он не пускал мужа ко мне и день ото дня мучил его все больше и больше, грозил продать на Юг. С ним-то я, вероятно, уж никогда не увижусь.

Поверхностный наблюдатель мог бы подумать, что женщина относится с полным безразличием к разлуке с мужем — так спокойно она обо всем этом рассказывала. Но глубокая тревога, таившаяся в ее больших, темных глазах, свидетельствовала о другом.

— Куда же ты теперь пойдешь, бедняжка? — спросила миссис Бэрд.

— В Канаду… только я не знаю, где она. Это очень далеко отсюда? — И женщина доверчиво взглянула на миссис Бэрд.

— Несчастная! — вырвалось у той.

— Наверно, очень далеко?

— Гораздо дальше, чем ты себе представляешь, — сказала миссис Бэрд; — Но мы постараемся помочь тебе… Дина, постели ей у себя в комнате, к утру мы что-нибудь придумаем. А ты не тревожься, милочка, спи спокойно.

Миссис Бэрд и ее муж вернулись в гостиную. Она села в качалку и стала медленно покачиваться, задумчиво глядя в камин. Мистер Бэрд шагал по комнате и бормотал себе под нос:

— Гм! Гм! Вот положение!

Наконец он остановился перед женой и сказал:

— Вот что, друг мой: ей придется уйти отсюда сегодня же ночью. Этот работорговец явится к нам завтра утром, по свежим следам. Будь она одна — полбеды, переждала бы как-нибудь, пока он не уедет, но ведь ребенка не удержишь: высунет голову в окно или в дверь — и конец. В каком я окажусь положении, если их найдут здесь? Нет! Ее надо отправить отсюда сегодня же ночью.

— Ночью? Да как же так? Куда?

— Я знаю куда, — сказал сенатор, в раздумье берясь за сапоги.

Натянув один до половины, он обнял обеими руками колено и погрузился в глубокие размышления.

— Да, что и говорить, дело не из приятных! — И он снова потянул сапог за ушки, надел его, потом, взявшись за второй, стал сосредоточенно изучать узор на ковре. — А помочь надо, пропади они все пропадом! — Второй сапог был надет быстро, и сенатор подошел к окну.

Миссис Бэрд была женщина деликатная — женщина, которая никогда бы не позволила себе кольнуть кого-нибудь и сказать с упреком: «Ага! Что я вам говорила!» И сейчас, хотя для нее не было тайной, какой оборот приняли мысли мужа, она благоразумно молчала, сидя в качалке, и ждала, когда ее повелитель соблаговолит поделиться с ней своими соображениями.