Хижина дяди Тома

— Видишь ли, в чем дело, — заговорил наконец мистер Бэрд: — один мой старый клиент, Ван-Тромп, отпустил всех своих рабов на волю, уехал из Кентукки и купил себе усадьбу милях в семи отсюда, вверх по реке. Она стоит в лесу, и туда без нужды никто не заглядывает, да и найти ее не так-то легко.

Там эта женщина будет в полной безопасности. Но вся беда в том, что ночью ее туда никто не довезет, кроме меня.

— Почему? А Каджо? Ведь он прекрасный кучер.

— Да, верно, но реку придется дважды переезжать вброд, и второй переезд очень опасен. А я сотни раз проезжал там верхом и хорошо знаю это место. Словом, делать нечего. Пусть Каджо часам к двенадцати подаст лошадей — только осторожно, без лишнего шума, — и я отвезу ее сам. Потом он доставит меня до ближайшей гостиницы, где можно захватить трехчасовой дилижанс на Колумбус[18], и все будет шито-крыто, точно я прямо из дому туда и приехал. А утром меня увидят на заседании. Но как же я буду себя чувствовать там после всего этого!.. А, ладно, делать нечего!

— Ты прислушался к голосу сердца, Джон, — сказала миссис Бэрд, кладя свою крохотную белую ручку на руку мужа. — Ведь я знаю тебя лучше, чем ты сам себя знаешь.

На глазах у маленькой женщины блеснули слезинки, и она была так хороша в эту минуту, что сенатор подумал: «Какой же я, должно быть, умный человек, если мною восторгается такое очаровательное существо!» Теперь ему оставалось только пойти и распорядиться насчет экипажа. Впрочем, дойдя до двери, он остановился, снова подошел к жене и заговорил нерешительно:.

— Не знаю, как ты к этому отнесешься, Мэри, но у нас в комоде лежит столько вещей нашего… нашего маленького Генри. — И, сказав это, мистер Бэрд быстро повернулся и закрыл за собой дверь.

Его жена вошла в комнатку рядом со спальней, зажгла свечу на комоде, достала из шкатулки ключ, вставила его в замочную скважину верхнего ящика и задумалась. Оба мальчика, которые, как водится, следовали за матерью по пятам, молча уставились на нее.

Миссис Бэрд медленно выдвинула ящик комода. Там лежали курточки всевозможных фасонов, передники, стопки чулок и даже пара протертых на носках башмачков, завернутых в бумагу. Рядом е башмачками — игрушечная лошадка, тележка, волчок и мячик — всё памятные вещи, столько раз политые материнскими слезами. Миссис Бэрд опустилась на стул и, закрыв лицо ладонями, горько заплакала. Слезы текли у нее меж пальцев и капали в открытый ящик. Наплакавшись всласть, она подняла голову и начала торопливо отбирать из комода самые простенькие, самые крепкие вещи и связывать их в узел.

Миссис Бэрд открыла гардероб, достала оттуда два-три платья, присела к своему рабочему столику, вооружилась иглой, ножницами и наперстком и, следуя совету мужа, принялась переделывать эти скромные наряды. Работа затянулась допоздна и, когда старинные часы, стоявшие в углу, пробили полночь, она услышала у дверей негромкий стук колес.

— Мэри, — сказал мистер Бэрд, входя в гостиную с перекинутым через руку плащом, — пойди разбуди ее. Пора ехать.

Миссис Бэрд наспех сложила приготовленные вещи в маленький сундучок и, поручив мужу отнести его в коляску, отправилась в комнату тетушки Дины.

Не прошло и нескольких минут, как Элиза с ребенком на руках появилась на крыльце в плаще, капоре и шали — подарках ее благодетельницы. Мистер Бэрд быстро усадил их обоих в коляску. Миссис Бэрд проводила отъезжающих до самой подножки. Элиза высунулась из окна и протянула руку, такую же прекрасную и нежную, как та, которая была протянута ей. Большие темные глаза молодой матери не отрывались от миссис Бэрд, губы ее дрогнули, но она ничего не смогла сказать и, откинувшись на сиденье, закрыла лицо руками. Дверца захлопнулась, и коляска отъехала от крыльца.

Последнее время в этих местах шли дожди, а мягкой, рыхлой почве Огайо нужно не так-уж много влаги, чтобы превратиться в невылазную грязь. В благословенных уголках Запада[19] дороги мостят неструганными бревнами, уложенными в ряд, одно к другому, и заваленными сверху землей, дерном — всем, что попадется под руку. Счастливые обитатели тамошних мест, считая такие дороги проезжими, немедленно пускаются по ним в путь. С.течением времени дожди размывают землю и дерн, бревна ложатся вкривь и вкось, а колеи и рытвины заполняются жидкой, черной грязью.