Хлебушко-батюшка

Устинья мыла посуду. А Венька и Пашка сидели за стенкой вагончика, курили и о чем-то шептались. Нож скреб по котлу. Егор ворочался на топчане. Вроде бы и поработал неплохо, а удовлетворения не было. Вчерашний кутеж и то, что устроили его молодые ребята, увольнение Тяпы и то, что агроном не нашел ничего лучшего, как убрать Тяпу из тракторного отряда, подальше от машин, к которым того, Егор видел, тянуло, — все это было неприятно, не давало покоя. Тревожило и то, что Рюхин не приехал и не довелось поговорить с ним о тех двух полях за Лосиной балкой, которые нельзя пахать. Егор лежал, закрыв глаза, и представлял, как пили вчера тут Пашка, Венька и Тяпа, как Тяпа куражился (он без этого не может!), как Устинья шумела на них, — но что может сделать с тремя мужиками одна баба! — видел, как покачивалась перед ним земля, будто он лежал не на топчане, а по-прежнему сидел в кабине трактора, слышал, как звенел жаворонок, как булькал в осоке ручей, — звуки расплывались, удаляясь, становились глуше.

Вдруг все поплыло перед ним, закружилось, и, когда остановилось, он увидел хитрые глаза Тяпы и рот в улыбке до ушей, услышал его пьяненький голосок. Потом замаячил перед Егором Венька, он сидел на капоте трактора и ухарски наигрывал на гармошке. А Рюхин бегал вокруг трактора и пел, как сойка: «Сойди, сойди, сойди…» Потом Егору приснилось, будто он дома. Пол вымыт чисто. Из печи пахнет пирогами. В избе никого — ни жены Гули, ни дочери Кати. Егор сидит и ждет, и отчего-то ему становится так жутко, что он просыпается.

Потом он снова уснул.

2

Утром Устинья сдернула с него одеяло и громко проговорила:

— Вставай. Агроном приехал.

Егор повернулся и потер заспанные глаза.

В открытую дверь виден был край неба с облачком над горизонтом. Кусок дальнего холма просвечивал в тумане. Было сыро и свежо. Он набросил на себя пиджак и вышел на улицу.

У вагончика стоял низкорослый «Харлей», забрызганный застарелой, наверно прошлогодней еще, грязью. Колеса были мокры от росы; на тупом носу коляски и на брезенте тоже лежала роса, — капли расплылись и слились, и в прогибе брезента чистая, как слеза, блестела вода.

Агроном Алексей Рюхин стоял возле «Харлея» и подзывал к себе Веньку:

— А ну-ка, ну-ка, подойди сюда.

Лицо у Рюхина сухое, жестковатое, с белесыми бровями, подбородок остро сужен книзу, обветренные губы тонкие, над верхней редкая щетинка, узкий нос — сапожком; волосы жесткие, стоячие.

Егор подошел, поздоровался с ним. Алексей кивнул и стал с пристрастием допрашивать Веньку:

— Расскажи, что у вас тут было? Выпивали вчера?

— Мы не в рабочее время, Алексей Иванович, — вдруг вмешался Пашка. Рюхин повернулся к нему. — Живешь тут один. Людей не видишь. Целыми днями в степи да в степи. Скукота. Ну и захотелось развлечься.

Венька и Пашка словно поменялись ролями. Обычно озоровал Венька, а Пашка помалкивал. Теперь говорил Пашка, говорил всерьез, но и в том, как смотрел на Рюхина, и в том, как произносил с усмешечкой. «Алексей Иванович», и в затаенном блеске глаз — во всем чувствовалось озорство, но озорство особое, ядовитое.

— Девок тут нет — вот беда, — продолжал Пашка.

— Не с Устиньей же нам время проводить, — поддержал его Венька. — Тяпа подлез было к ней ночью, так она его уполовником огрела.

— Бесстыдник! — Устинья схватила черпак и кинулась на Веньку.

— Караул! — весело закричал он и убежал за трактор.

Устинья положила черпак, тяжело дыша, присела на порожек, захлюпала носом.

— Не буду тут работать. — Она расправила свернутый жгутом конец платка, забрала в него нос, посмыкала, встала, ушла в вагончик.

— Вы мне это бросьте! — погрозил парням Рюхин.

Егор уставился на Пашку: что он скажет? Ему казалось, Пашка сейчас сказанет такое, как кулаком по столу грохнет, — скажет что-то хлесткое, обидное, злое, что носил как за пазухой камень, может, просто выругается, — всем станет неловко и стыдно. Но Пашка промолчал.

Венька выглянул из-за трактора. Увидев, что Устиньи нет, без опаски вышел.

Агроном заговорил, что теперь не до развлечений. Земля быстро сохнет. Надо пахать и пахать. Он говорил и в такт словам рубил воздух рукой. Зайдя ему в затылок, Венька вытянулся, стал похожим на Рюхина и тоже, как он, замахал рукой. Пашка сдерживался изо всех сил, чтобы не прыснуть.

— Перестань! — не выдержав, крикнул Веньке Егор.

Рюхин моргнул белесоватыми глазами, оглянулся, ничего не понимая.

— Что? Что такое?

— Я им вот, — пояснил Егор.

Рюхин опять моргнул и снова оглянулся, но Венька стоял смирно, будто он тут ни при чем, и даже удивленно пожал плечами: он, мол, и сам не понимает, в чем тут дело.

— Ну вот что, — сказал Рюхин строго. — Пахать поедете за Лосиную балку. — И круто повернулся к Егору: — Ты, Егор Савельевич, за старшего.

Сердце у него екнуло. «А Тяпа сказал правду», — подумал он и сначала даже растерялся. Как же так? Нельзя там пахать. И сеять нельзя. Вспаши да посей — ветра начнутся, все слижут начисто вместе с семенами.

— Паши не паши — ничего там не вырастет.