Хлебушко-батюшка

Еще не выходя из машины, Егор оглядел площадь перед амбарами, приклетки, весы, подводы. Федора Кузьмича нигде не было. Егор вылез из кабины, спросил у кладовщика; тот поднял от весов усталое лицо, махнул в сторону рукой:

— Федор Кузьмич ушел в контору.

Ларьке кладовщик сказал:

— Вот документы. Поедешь в район за семенами.

— Знаю. Рюхин мне все уши прожужжал. Не поеду.

— Поедешь. Об этом и Федор Кузьмич говорил. Будем сеять сверх плана. Так вот — надо привезть из району семена.

— Не могу я. Понимаешь, не могу. Куда с такой машиной? Мотор барахлит, капот еле держится. Кузов как решето. Мне в ГАИ попадать без надобности. Всю зиму талдычил: надо ремонтировать. На износ работаю. Так нет — погоди. Вот и догодились. Санька Ветров пущай едет. Ему новую машину дали.

Егор ушел, не дослушав, чем кончился спор кладовщика с Ларькой.

В конторе никого не было. На окне по нагретому солнцем стеклу ползали мухи. За дверью в закрытом наглухо кабинете звонил телефон. Звонки настойчивые и безнадежные. Егор послушал и вышел.

Управляющего он догнал у ворот его дома.

— Кузьмич!

Тот не сразу остановился.

Федора Кузьмича Егор знал, еще когда тот был председателем лебяжинского колхоза. Когда из нескольких колхозов образовали совхоз, Лебяжье стало отделением и Федора Кузьмича назначили управляющим. С виду он не изменился: все так же, несмотря на свои годы, ходил быстрым шагом по Лебяжьему, низенький, лысый, сутулый, с широким, морщинистым, красным лицом, и все так же, разговаривая, брался рукой за чисто выбритый подбородок; но, если приглядеться, в нем словно что надломилось: вроде тот же был хозяин, а все на кого-то оглядывался.

— Я к тебе по делу, Кузьмич.

Федор Кузьмич взялся рукой за воротца, обернулся.

— A-а, это ты, Егор. Ну, как у вас там?

— Пашем. Поле за Вороньим ручьем вспахали. Толоку я ныне едва осилил.

— Так. Хорошо. Так. — Федор Кузьмич пожевал полными губами.

Выслушав Егора, он нахмурился:

— Алешка — агроном. Не маленький — понимает, что делает.

— Понимал бы — не делал. Директор об этом знает?

— Весь район теперь знает.

— Да ты-то где был?

— Там был.

Егор стоял, молчал. Он, видно, еще ждал чего-то, но Федор Кузьмич уже отвернулся. Все утро он выслушивал просьбы: кто отпрашивался по своим делам, кто просил перевести на другую работу, иным нужна была машина или подвода; просьб каждое утро набирался целый ворох, Федор Кузьмич уходил из конторы, но люди догоняли его и на улице, и он делал вид, что торопится; он и теперь сделал вид, что торопится, отвернувшись, помедлил минуту, оглянулся:

— Я сейчас уезжаю. Забегу домой и уеду. И ты поезжай. Время дорого, поезжай.

3

В прошлом году засеяли сверх плана чистые пары. А нынче хватаются, как утопающий за соломинку, за земли за Лосиной балкой. Неужто Кузьмич ничего не понимает? Егор поглядел на высокое, рубленое, с перильцами крыльцо, на застекленную веранду, где скрылся управляющий, на весь его нарядный, недавно обжитый, еще не потерявший свежести дом и вспомнил, как приходил к Федору Кузьмичу лет семь назад.

Дом Кузьмича был тогда похуже и стоял не на взгорке, как теперь, а на отшибе; рос возле него густой сад — тополя, калина, смородина, яблони-дички. В ту весну колхозу дали задание — распахать сто гектаров целины. Кругом все было уже распахано, даже серопески в старом, давно высохшем русле Актуя. Долго думали и гадали и решили отвести под вспашку луга за Актуем. Сена с них накашивали мало, гонять скот туда можно было только вброд через речку. В производственном управлении подсчитали, что будет выгодней посеять там в несколько сроков пшеницу и косить ее на зеленый корм. Егор не понимал этой выгоды; пшеница, он считал, и есть пшеница, надо растить ее на зерно, а изводить хлеб на подкормку скоту… Луга-то на что?

Кузьмич встретил его радушно.

— Садись, Егор. Хочешь чаю?

Он кивнул жене, та пошла было к завеске, но Егор за стол не сел.

— Не до чаев, Кузьмич. Я опять насчет той распашки.

Федор Кузьмич отодвинул недопитую чашку.

— Ездил я вчера в управление. Пашите, говорят, не сомневайтесь. Распашете этот малопродуктивный луг, посеете пшеницу — будет у вас круглое лето зеленый корм. На одном молоке сколько выгадаете.

Егору тогда показалось — коль все подсчитано, то раздумывать особенно нечего. Луг распахали. А летом выгорела за Актуем пшеница, и лишь на оставшихся межах скудно зеленела там трава.