Хмель-злодей

Этой ночью снилась Иеремии его Гризельда. Тоненькая, задумчивая, в длинном светлом платье с высокой талией, такая, какою он увидел её в первый раз на встрече невесты короля Владислава IV. Состояние, которое накопил отец, привлекало множество претендентов на её руку, но она выбрала молодого князя Иеремию. Скромной была их помолвка из-за смерти отца Гризельды коронного канцлера Томаша Замойского. Ей тогда ещё не исполнилось и пятнадцати. Зато свадьбу через год князь отпраздновал с небывалой роскошью, истратил 250 тысяч злотых в наличности и драгоценностях. Но что значат деньги, когда он женится на самой лучшей девушке в мире. А летом следующего года родился их сын — Михаил, которому было суждено стать королём Польши.

Через несколько лет их замок в Лубнах посетил король Владислав IV с супругой. Визит был обставлен с такой пышностью, как будто король посетил царскую особу. Нескольким парижанкам, фрейлинам королевы, пышность двора французского монарха показалась жалкой в сравнении с богатством и роскошью дворца Иеремии. Дворец князя состоял из 300 комнат, переполненных коврами, статуями, картинами XIV–XV веков, золотыми и серебряными сервизами, драгоценными украшениями. В подземелье дворца хранилась казна, а тоннель на всякий случай выходил к реке Суле. Фрейлины предпочли служить княгине Гризельде, чем польской королеве, и остались в замке. Княгиня тогда подарила королеве карету, обитую изнутри чёрным бархатом и отделанную золотом. Но не дал Владислав воеводе русскому польной булавы Коронного гетмана,[18] хотя воинским талантом и доблестью блистал князь и среди более опытных магнатов. Видимо, ещё тогда опасался в нём главного конкурента на королевский престол.

Где теперь его Гризельда? С началом восстания Хмельницкого отправил он её вглубь Польши, и вовремя: 15 тысяч казаков напали на Лубны и сровняли замок с землёй, а население вырезали полностью.

Внезапно князь проснулся и увидел женщину в длинном белом одеянии, стоящую в дверном проёме. Длинные волосы струились тёмным дождём в неверном свете луны.

— Гризельда!

Женщина сделала шаг к его постели.

Князь отбросил одеяло и сел:

— Гризельда, любимая моя!

Он в эту минуту, ещё находясь во власти сна, не подумал о том, что никак не могла оказаться его жена здесь, за тысячи вёрст от Польши, в диком, разорённом войной крае, в дверях его спальни, в ночной рубашке. Меж тем женщина неслышной тенью скользнула внутрь спальни, и князь ощутил, как мягкое податливое тело прижалось к нему, а жаркие губы коснулись его губ и шепнули:

— Ярема, любый, мий, любый.

И в то же мгновенье он узнал её, узнал эти горящие глаза, эти высокие груди, прижимающиеся к нему сейчас, это горячее, страстное тело, этот тонкий аромат роз.

— Мрия, — князь резко поднялся, отстранив от себя льнущую к нему женщину.

— Я это, я… к тебе пришла.

— Уходи, Мрия, — он уклонялся от её объятий.

— Гонишь меня, а ведь я к тебе… сама.

— Уходи, Мрия, не хочу я, не могу, — Вишневецкий отодвинулся и расцепил обнимавшие его женские руки.

— А, не хочешь, меня, не хочешь, — вкрадчивый, мягкий с придыханием голос вдруг резко изменился и стал жёстким и звенящим, — тогда оставайся… один.

Мрия резко повернулась и направилась к выходу, в дверях обернулась:

— Ты пожалеешь об этом, князь Иеремия.

Князь махнул рукой, не придав никакого значения этим словам, он просто не понимал, не имел опыта, не представлял, на что способна оскорблённая женщина, которой пренебрегли.

Ни вино, ни женщины не интересовали князя, он не знал никого из женщин, кроме своей Гризельды, и только одна страсть владела им: любовь к воинскому делу, к оружию, к тому, что Иеремия умел хорошо делать, и что приносило ему истинную радость.

— Казаки сопротивляются отчаянно, необходимо пробить брешь в их обороне. Для этого можно использовать тактику татарской конницы, а для неё лучше всего подходят твои солдаты. Быстрые, стремительные, лёгкие, они налетают, как ветер, и когда противник втягивается в битву, немедленно исчезают. Если это повторяется несколько раз, противник изматывается, теряет бдительность, и тогда вступают в дело тяжёлые хоругви.

Давид внимательно слушал князя, ещё раз восхищаясь его талантом военачальника и обдумывая предстоящую задачу.