Ходатай Нового Завета

Пред нами находится целостный образ необыкновенной яркости. Вся картина нарисована молниеносно-быстрой кистью огненно-яркими, пылающими чертами. Это истинный плод величайшего вдохновления, когда дух возносится до непосредственного созерцания и все кипит порывами восторженной гармонии, которая естественно отражается и звучностью закругленной речи, где больше показывается, чем рассказывается. Посему дальше требовалось всмотреться в данный тип и понять, анализировать и оценить существенные особенности. Ранее все сводилось к рельефному, наглядному описанию. В нем автор констатирует, что новозаветное откровение было поглощающим завершением издревнего. Тут нет оттенков специальной полемики или намеренного противопоставления, рас решительно внушается, что ветхое было сколько предварением, столько и предуготовлением нового. Разумеется, второе превосходит своего предшественника, а — при несомненности общего для обоих первовиновника в едином глоголющем Боге — такое отличие может созидаться лишь на индивидуальных отличиях новозаветного посредника. Мысль неизбежно сосредоточивается на нем и в авторском изображении видит пред собою фактически бесспорного наследника всех обетованных благ и соучастника миротворения. который, будучи божественным по природе и миродержавно-промыслителыиым, смыл все грехи и своим подвигом достиг божественного величества по самой своей искупительности, как совоссевший с Богом Сын, превысший Ангелов. Тут вся важность заключается в сыновстве, и именно оно должно служить предметом последующих изысканий.

Приобретенный тезис гласит, что Новозаветный Ходатай — в качестве Сына — безмерно превосходит все ангельские инстанции. Пока данные положения формулировались аподиктически. Для писателя это незыблемые аксиомы, и не видно, чтобы имелись глубокие сомнения у читателей, однако, но по самой своей догматической важности они требовали авторитетного обоснования и конкретного раскрытия в целях утверждения, постижения и убеждения. В этих сентен-

31

циях — исходный пункт отправления и фундамент всего авторского построения, но в интересах совершенной прочности необходимо было наперед обеспечить их всецелую незыблемость специальной трактацией. Отсюда вполне правильно. что стихи 1—4 служат базисом всего послания и непосредственно воспринимаются во второй главе, но столь же ошибочно, яко бы I, 5—14 являются лишь побочною вставкой в роде примечания⁵²). Контекст гласить совсем иначе. Новозаветный посредник превосходит Ангелов соответственно своему имени, а что последнее есть «Сын»,— это удостоверяется и библейскими цитатами о нем. Но откуда же узнать это имя и его достоинство по их принадлежности этому деятелю? Последний по сравнению с пророками бывает, завершительным изречением Божиим и вместе с ними может освещаться лишь божественными свидетельствами. Так с логическо-фактической принудительностью вызывалась необходимость библейской аргументации. хотя сему должна была способствовать и пригодность ее для ближайших читателей.

О глаголях Божиих естественно справляться в слове Божием, которое в речи о вещах божественных единственно дает силу и разум человеческим учениям и суждениям. Свою идею писатель формулировал слишком категорически и, конечно, потому, что она с решительной неотразимостью выражается Библией. Отсюда дальнейшее (I. 5) γάρ есть не просто риторическое украшение обычных у автора интеррогативных оборотов (ср. еще I, 14. ΙΙ. 2—8 ΙΙΙ, 16. VII, 11. XII, 7), а служит к причинно-оправдывающему разъяснению⁵³) исключительной, вышеангельской природы провозглашенного сыновства, которое запечатлено адекватным наименованием. Вся фраза формулируется вопросительно с неустранимою неизбежностью отрицательного ответа, но так должны были сказать сами вопрошаемые по бесспорности дела. Говорящим и здесь предполагается Бог, хотя бы чрез Писание, ибо во всем рассматриваемом отделе Он единственный субъект наряду с Сыном, о Котором никто другой и не может свидетельствовать.

_______________

52) Так Friedrich Zimmer. S 18, 19.

53) Fr. Zimmer. S 6

32