Читаем Ходи прямо, хлопец полностью

С Аннушкой Борис простился вежливо, но холодно. Она будто хотела что-то ему сказать, но Борис сделал вид, что не понял ее движения, после того, что случилось, разговоры ни к чему.

Подходя к седьмой бригаде, Борис раздумывал: зайти к Раисе или не заходить? Решил — надо зайти.

Увидев Бориса, девушка поздоровалась с ним спокойно, не обнаружив ни волнения, ни неприязни. Борис подождал, пока она отпустила покупателей, и, когда остались одни, сказал:

— Ухожу я.

— Совсем? — спросила Раиса.

— Из бригады совсем.

— Подожди, я сейчас закрою, провожу тебя.

Они долго шли молча. Неторопливо, как на прогулке. Первой заговорила Раиса:

— Я тоже отсюда уезжаю, заявление подала.

— Куда же?

— А еще не решила. Может, куда завербуюсь. Или буфетчицей на корабль.

— А мать как же?

— В станице поживет, есть у кого. А мне тут невмоготу, разбередил ты мне душу, Боренька, влюбилась я в тебя, как последняя дура. А ты Аньке, этой гусыне, в мужья набивался. Слепой же ты, Боренька, ох, какой слепой! И гордости в тебе нет, а я думала, ты гордый…

Она все знала про Бориса и хлестала его без жалости. Он шел понурясь, как непомерную тяжесть таща свой легкий рюкзачок. А ведь и вправду любила она его. Как бежала, когда дрались они с Генкой на ножах, как закрыла собой!.. И заботлива всегда была и ласкова, даже пластинки для него покупала, по его вкусу… А он ей чем отплатил? Сказал в лицо, что любит другую. Любил ли он ту, другую? Сейчас казалось ему, что и не любил.

Дошли до того мостика, где Борис недавно ждал машину.

— Что ж, давай прощаться, — сказала Раиса.

Борис бросил рюкзак в траву.

— Ну, до свидания!

— Нет, Боренька, прощай! Причинил ты мне горе, но я на тебя не в обиде. Спасибо тебе, Боренька.

— За что?

— А за все.

Она прижалась к нему, потом оттолкнула и пошла не оглядываясь.

Борис стоял и смотрел ей вслед, пока не скрылся за камышами ее пестрый сарафанчик…

Пьедестал почета



1

— Пресса! — помахивая пачкой газет, Иванцов вошел в комнату.

Дугин стоял у окна и смотрел на улицу. Не оборачиваясь, процитировал:

— «Чемпион Европы Денисенко на этот раз выступал ниже своих возможностей…»

— Ты уже читал? — спросил Иванцов.

— Читал.

— Газеты только что привезли. Когда успел?

— Полгода назад… Год… — Дугин обернулся. — Так всегда пишут.

— Ишь ты, — криво усмехнулся Иванцов, — все наперед знаешь. А дальше что написано?

— Дальше? «Его противник, продемонстрировав волю к победе, добился заслуженного успеха…»

— Не угадал! — Иванцов бросил газеты на стол, жестом фокусника выдернул из пачки одну и прочел: — «Студент Краснодарского политехнического института Андрей Дугин провел бой уверенно, с большим подъемом и все три раунда переигрывал грозного соперника…»

— Про «грозного соперника» я хотел сказать, но вы перебили.

— «Грозного»! — возмутился Иванцов. — «Переигрывал»! Во втором раунде судья открыл счет, в третьем Денисенко «плавал» и искал пятый угол. Это называется «переигрывал»! Что же тогда называется явным преимуществом?

— Сейчас такой формулой редко пользуются. Иван Филиппович, сейчас придумал что-то длинное: «из-за остановки боя судьей на ринге», кажется, так? — Дугин отвернулся к окну. — А судья боя не останавливал.

Из окна был виден угол Исаакиевского собора, одна сторона улицы с редкими прохожими, переплетение троллейбусных проводов, по которым медленно, высекая трескучую искру, время от времени прокатывались ролики невидимых отсюда машин. Андрей смотрел на ролики и ждал, когда будет искра.

— Ты сегодня, я вижу, благодушно настроен. — Иванцов сел на диван, закинул ногу на ногу и критически оглядел Дугина. — Кажется, куда-то собрался?

— Пройтись, — ответил Андрей. — Людей посмотреть, себя показать.

— Ну, пройдись. На острова съезди, лодочку возьми.

Над ядовито-зеленым крылом ангела, что лепился на углу собора, висело хмурое небо.

— На лодочке сейчас не очень… бр-р-р, — Андрей передернул широкими плечами.

— Зато тренировка — лучше не придумаешь. Гребля — это, я тебе скажу, идеальная тренировка и в то же время отдых.

— Активный отдых?

— Активный.

— И организованный? — Андрей улыбнулся.

— И организованный. Чего зубы показываешь?

— Не хочу активного и организованного. Хочу неорганизованного, сам по себе, куда глаза глядят. Вы ходили когда-нибудь куда глаза глядят, Иван Филиппович?

— Я хожу туда, куда мне надо идти, — назидательно сказал Иванцов. — И тебе советую. А то заносит тебя, Андрюша, иногда.

— Это от большой скорости, — объяснил Андрей. — Эпоха наша такая — летим, как ракета. Вы в предчувствия верите?

— Какие еще предчувствия?

— Просыпаетесь вы утром, открываете глаза — бац, солнечный луч ударил в стенку, над головой. И у вас предчувствие — сегодня что-то случится. Очень хорошее. С вами так бывает?

— Все шуточки шутить?

— Что вы, Иван Филиппович, серьезно.

То ли серьезно, то ли дурака валяет, у него не всегда разберешь. На всякий случай Иванцов сказал:

— Это хорошо, значит, не перетренирован.

— Так оно и есть, наверное, — согласился Андрей.

И опять не поймешь, ирония у него в голосе или в самом деле склоняется перед авторитетом собеседника.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Судьба. Книга 1
Судьба. Книга 1

Роман «Судьба» Хидыра Дерьяева — популярнейшее произведение туркменской советской литературы. Писатель замыслил широкое эпическое полотно из жизни своего народа, которое должно вобрать в себя множество эпизодов, событий, людских судеб, сложных, трагических, противоречивых, и показать путь трудящихся в революцию. Предлагаемая вниманию читателей книга — лишь зачин, начало будущей эпопеи, но тем не менее это цельное и законченное произведение. Это — первая встреча автора с русским читателем, хотя и Хидыр Дерьяев — старейший туркменский писатель, а книга его — первый роман в туркменской реалистической прозе. «Судьба» — взволнованный рассказ о давних событиях, о дореволюционном ауле, о людях, населяющих его, разных, не похожих друг на друга. Рассказы о судьбах героев романа вырастают в сложное, многоплановое повествование о судьбе целого народа.

Хидыр Дерьяев

Проза / Роман, повесть / Советская классическая проза / Роман
О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
И власти плен...
И власти плен...

Человек и Власть, или проще — испытание Властью. Главный вопрос — ты созидаешь образ Власти или модель Власти, до тебя существующая, пожирает твой образ, твою индивидуальность, твою любовь и делает тебя другим, надчеловеком. И ты уже живешь по законам тебе неведомым — в плену у Власти. Власть плодоносит, когда она бескорыстна в личностном преломлении. Тогда мы вправе сказать — чистота власти. Все это героям книги надлежит пережить, вознестись или принять кару, как, впрочем, и ответить на другой, не менее важный вопрос. Для чего вы пришли в эту жизнь? Брать или отдавать? Честность, любовь, доброта, обусловленные удобными обстоятельствами, есть, по сути, выгода, а не ваше предназначение, голос вашей совести, обыкновенный товар, который можно купить и продать. Об этом книга.

Олег Максимович Попцов

Советская классическая проза