Холера в России. Воспоминания очевидца

В середине июня 1831 г. холера наконец проникла в Петербург. 19 июня появилось официальное обращение генерал-губернатора к жителям столицы, извещавшее о появлении эпидемии. Газеты забили тревогу. «По известиям, полученным из Риги и некоторых приволжских городов о появлении в них холеры, приняты были все меры к ограждению здешней столицы от внесения сей болезни; по всем дорогам, ведущим из мест зараженных и сомнительных, учреждены были карантинные заставы; все письма, вещи и посылки, оттуда получаемые, подвергались рачительной окурке. Словом, сделано все к предотвращению сего бедствия, но, несмотря на все эти предостережения, холера, по некоторым признакам, проникла в Петербург…»

Официальные извещения, как, впрочем, и все правительственные мероприятия, значительно запаздывали. Холера появилась в Петербурге еще 14 июня и уже через несколько дней, приняв угрожающие размеры, охватила весь город.

В самый день правительственного сообщения, 19 июня, известный цензор А. В. Никитенко записал в свой дневник: наконец холера со всеми своими ужасами явилась и в Петербург. Город в тоске. Почти все сообщения прерваны. Люди выходят из домов только по крайней необходимости или по должности.

Город казался вымершим, одни холерные возки колесили во всех направлениях. На улицах лежали трупы, которые не успевали убирать. Да еще десятки гробов постоянно тянулись на кладбища. Это само по себе уже производило удручающее впечатление. Государь распорядился, чтобы «умершие холерою впредь были хоронимы не днем, а по ночам». «Памятны эти ночи петербургским старожилам!» – вспоминает современник. – При красном мерцающем свете смоляных факелов, с одиннадцати часов вечера тянулись по улицам целые обозы, нагруженные гробами, без духовенства, без провожающих, тянулись за городскую черту на страшные, отчужденные, опальные кладбища.

Жизнь совершенно замирала. Постепенно закрывались учебные заведения, общественные собрания и увеселения. 3 июля закрылись театры, после того как на последнем спектакле в антракте один из зрителей упал в коридоре, почернел и тут же умер. «Жертвы падали вокруг меня, пораженные невидимым, но ужасным врагом, – записывал Никитенко. – Из нескольких сот тысяч живущих теперь в Петербурге всякий стоит на краю гроба – сотни летят стремглав в бездну, которая зияет под ногами каждого».

Впрочем, само собой разумеется, далеко не все жители Петербурга вынуждены были ощущать под ногами эту зияющую бездну. «Люди зажиточные поспешили убраться за город», – вспоминал актер Каратыгин. Первым, как и следовало ожидать, дезертировал император Николай во главе царской семьи. За ним поспешили министры, члены Государственного совета, а там и все, кто имел средства бежать. К 20 июня дворцы и особняки Петербурга опустели. Их обитатели спасались в Царском Селе и в Петергофе, на Елагином и Каменном островах, отрезанных от всего мира железными кордонами, сквозь которые не могла проникнуть никакая зараза. Там можно было оставаться спокойными и беззаботными, в уверенности, что отравленное дыхание холеры не коснется этих избранных. Оттуда можно было с философским равнодушием, как из театральной ложи, наблюдать трагедию, которая разыгрывалась рядом, в блаженном сознании собственной безопасности. Пушкин в дружеском письме иронически жаловался на дороговизну, господствующую в Царском Селе вследствие затрудненного подвоза припасов: «Я здесь без экипажа и без пирожного, а деньги все-таки уходят. Вообрази, что со дня нашего отъезда я выпил одну только бутылку шампанского, и то не вдруг». А Жуковский, в десятых числах июля вместе со двором переехавший из Петергофа в Царское Село, острил в письме к А. И. Тургеневу: «В холере пугает меня не смерть, а блевотина и разные конфузии, которые продолжаются несносно долго и наконец сгибают тебя совсем в крючок, так что после и в гроб не уляжешься и надобно вместо гроба доставать для тебя кулек, как для какой-нибудь мертвой индейки. Все эти проказы мне очень не нравятся, и в таком непристойном виде не хотелось бы мне явиться в вечность. Я, однако, холеры не боюсь!»

В Царском Селе не мудрено было не бояться эпидемии и остроумно шутить по поводу симптомов холеры. Но тем, которые вынуждены были встречаться с болезнью грудь грудью, тем, которые не имели возможности вырваться из этого отравленного ада, было не до острословия. Вместе с холерой по городу распространялись всевозможные зловещие слухи. Все они сводились к одному: именно, что холеры как таковой не существует, что она является плодом злонамеренных замыслов. Одни говорили – поляков, врачей, немцев, иные – администрации, и т. д. и т. п. И по мере роста и распространения этих тревожных слухов они постепенно принимали все более агрессивный и решительный характер, начиная искать виновников народного бедствия в самом правительстве.