Холера в России. Воспоминания очевидца

В том, что такие слухи могли рождаться, не было ничего удивительного, если даже высшие государственные чиновники способны были высказывать аналогичные предположения. Так, московский почт-директор, А. Я. Булгаков, еще в конце 1830 г. уверял брата, что «холера в одном воображении медиков, трусов или тех, кои спекулируют на награждении и высочайшие милости». В сознании тех, кого царскосельские и петергофские затворники презрительно именовали «чернью», подобные слухи, естественно, находили богатую пищу. Ибо они издавна привыкли все свои беды приписывать правительству.

«В городе недовольны распоряжениями правительства, – записывал 20 июня Никитенко, человек вполне верноподданный, – лазареты устроены так, что они составляют только переходное место из дома в могилу. В каждой части города назначены попечители, но плохо выбранные, из людей слабых, нерешительных и равнодушных к общественной пользе. Присмотр за больными нерадивый. Естественно, что бедные люди считают себя погибшими, лишь только заходит речь о помещении их в больницу. Между тем туда забирают без разбора больных холерою и не холерою, а иногда и просто пьяных из черни. Больные обыкновенными болезнями заражаются от холерных и умирают наравне с ними. Полиция наша, и всегда отличающаяся дерзостью и вымогательствами, вместо усердия и деятельности в эту плачевную эпоху, только усугубила свои пороки⁷⁴. Нет никого, кто бы одушевил народ, возбудил в нем доверие к правительству. От этого в разных частях города уже начинаются волнения. Народ ропщет. Правительство точно в усыплении: оно не принимает никаких мер к успокоению умов».

Последнее не совсем верно. Правительство в высшей степени предпринимало меры, но преимущественно о собственной безопасности. На эту тему сохранилось множество забавных анекдотов. Один крупный государственный чиновник выслушивал доклады своих подчиненных сквозь замочную скважину, другой вообще распорядился всем отвечать, что он в отъезде, и даже слугам своим запретил разговаривать с прохожими и т. д.

Понятно, что в таких условиях у петербургской «черни» росло чувство беззащитности, брошенности, наряду с отчаянием и паническим ужасом перед неведомым врагом крепло возмущение против правительства, еще раз предавшего свой народ⁷⁵.

Со второй половины июня в разных частях города начались беспорядки. Бунтовщики задерживали и обыскивали людей, казавшихся им подозрительными, разбивали холерные кареты, а вскоре стали громить больницы, и наконец оказывали сопротивление 6eсчинствующей полиции, открыто угрожая бунтом, крича, что здесь не Москва, где народ допустил себя одурачить.

Современники вспоминают, что «это неудовольствие с низшим сословием разделяло и среднее». Официальные сведения дают возможность составить более точное понятие о социальном составе зачинщиков волнений. Так, напр., по делу о беспорядках 21 июня в Рождественской части на Песках арестовано было 10 человек, из которых оказалось: 7 помещичьих крестьян (из них – 5 дворовых и 2 мастеровых), 2 казенных крестьян, 1 свободный хлебопашец, 1 солдат, 2 цеховика, 2 неимущих мещан и 1 отставной подканцелярист из мещан. Состав бунтовщиков говорит сам за себя и едва ли нуждается в комментариях. Волнения и беспорядки в Петербурге разрядились шестным бунтом на Сенной площади 22 июня 1831 года. Сенная площадь стала ареной возмущения потому, что на ней, как выше было сказано, помещалась центральная холерная больница. Это-то здание, вместе с находившимися в ней врачами, стало первой жертвой возмущенного народа. Больница была буквально разнесена, а несколько врачей – убиты. Волнение приняло такие размеры, что полиция не только не сумела справиться с ним, но поспешила разбежаться и попрятаться. Военный генерал-губернатор граф Эссен, которого деликатные современники называли слабоумным, в результате бесплодной попытки успокоить разъяренную толпу вынужден был обратиться от нее в постыдное бегство.

Благополучно добравшись до дому, Эссен собрал к себе на совещание всех имевшихся налицо представителей высшей администрации, которые порешили прибегнуть к воинской силе. Как видим, результат всех подобных совещаний был совершенно одинаков: не полагаясь нисколько на свой авторитет и на уважение, доверие к себе народных масс, николаевские чиновники во всех подобных случаях, будь то в провинциальном Тамбове или «Северной Пальмире», первым этапом прибегали к штыкам и к свинцу.