Холм демонов

– Вот девовой разговор! – одобрительно кивнул дядя Митяй. Осторожно, стараясь не помять, он извлек из кармана какую-то бумагу и, развернув, протянул ее Дубову. Это был портрет не то чернилами, не то тушью, Василия Николаевича Дубова в его первоначальном виде – то есть до того, как он изменил внешность с помощью чудо-мази. Лишь много позднее детектив сообразил, что этот портрет был перерисован с фотографии годовой давности из газеты «Вечерний Кислоярск», опубликовавшей о Дубове статью.

– Возьмите этот рисунок, Савватей Пахомыч, – говорил Седой, – и не расставайтесь с ним ни на миг. Он поможет вам разыскать этого зводея и захватить его живым… Или мертвым, – многозначительно добавил дядя Митяй.

– А как лучше? – небрежно спросил Дубов, уже догадываясь, каким будет ответ.

– Вучше мертвым, – ответил Седой то, что Василий и ожидал услышать.

– Постараюсь оправдать доверие, – с чувством произнес Дубов.

– Очечество ждет от вас подвига! – патетически воскликнул дядя Митяй. – И оно хорошо запватит, особенно есьви вы исповните задание побыстрее.

– Ну как вы можете! – решительно возмутился Дубов. – Я иду на это исключительно ради любви к Государю и Отечеству, а не…

– Ну, денежки-то вам не помешают, – с хитроватой и вместе добродушной улыбочкой перебил дядя Митяй. – Мивиктриса Никодимауна мне по-тихому поведала, што вы собиваетесь пожениться, стало быть, на первое обзаведение средства понадобятся, не так ли?

– Так, – несколько упавшим голосом согласился Дубов. Предстоящая женитьба на Миликтрисе Никодимовне была для него новостью, но опровергать ее он не стал, а заговорил о другом:

– Дядя Митяй, а этого, как его, Данилу Ильича, еще не похоронили?

– Сегодня хоронят, – тяжко вздохнул дядя Митяй. – Как раз в полдень, на Старом кладбище. Жаль, сам я не смогу туда пойти, отдать посведнюю почесть этому преквасному чевовеку…

– А давайте я пойду заместо вас, – вызвался Дубов.

– Сходите, конечно, – несколько удивился Седой, – но для чего? Ведь вы даже не были с ним знакомы.

– Понимаете, я где-то слышал, что преступников часто тянет к их жертвам, – стал объяснять Дубов, – и многие именно на этом и «засыпались». А если Дубов придет на похороны, то я смогу проследить, куда он отправится потом, и вывести на чистую воду не только его, но и тех, кто с ним связан. Наверняка же он работает не один.

– А ведь верно! – согласился Седой. – Мивиктьиса Никодимауна описывала вас как способного скомороха и стихоплета, но я вижу, что из вас мог бы повучиться хороший сыскарь.

– Покорнейше благодарю, – вежливо кивнул Дубов. – И вот еще: куда мне нести голову Дубова, если, м-м-м… дело будет сделано?

– Куда нести? – чуть задумался дядя Митяй. – Сюда, пожалуй, не стоит. Ко мне домой – тем бовее. Ага, я вам сообщу одно место, где и буду ждать по ночам. – Седой что-то черкнул на обороте портрета. – Можете приходить и без «головы Дубова» – просто чтобы довожить о ходе поисков.

– Договорились! – Василий бережно сложил портрет и сунул себе за пазуху.

x x x

Серапионыч уже сидел на краешке кресла, когда в залу вошел царь Дормидонт. Доктор почтительно встал. Царь глянул на него так, будто хотел испепелить взором. Но ничего не сказал. Сел. Сам налил водки.

– Садись, эскулап. Выпьем, – глухо сказал он.

Выпили. Помолчали. И тогда царь заговорил вновь, только теперь в его голосе появилась неестественная для него горькая, долго таимая тоска:

– Я старый больной человек. Выписал бы ты мне какое лекарство, эскулап.

– Единственное лекарство, какое я могу вам предложить – это быть честным по отношению к самому себе, – деловито отвечал Серапионыч.

– Ты вместо того, чтоб о моем здоровье озаботиться, жилы мои на локоть мотаешь! – сверкнул глазами царь.

Серапионыч на это ничего не отвечал, лишь молча внимательно смотрел на Дормидонта, ожидая продолжения. И тот, не выдержав молчания, заговорил вновь.

– Чего ты от меня хочешь, эскулап? – уже срываясь на крик, вопрошал царь.

Но Серапионыч продолжал хранить молчание.

Тогда царь вскочил со своего кресла и заметался по зале, бормоча себе под нос проклятия. В конце концов он подскочил к Серапионычу и ухватил его за галстук. И притянул к собственному лицу. Так близко, что, казалось, у царя три глаза вместо двух.

– Я старый человек! – тихо, но грозно заговорил он. – Я хочу спокойно дожить свои дни и предстать перед Богом!

Серапионыч слегка придушенным голосом отвечал:

– А сможете ли вы, Ваше Величество, сказать Господу, что сделали на этом свете все, что могли и что должно?

Дормидонт зарычал, как разъяренный лев. Он отбросил галстук Серапионыча, и тот столь резко опустился в кресло, что чуть не упал. Царь с проклятиями смел со стола графин и грохнул кулаком.

– Что ты хочешь от меня, эскулап? Чего добиваешься?! – с тоской и яростью выкрикнул он.

Но Серапионыч молчал, поправляя галстук. Тогда царь склонился через стол и прямо в лицо выкрикнул:

– Чего тебе от меня надобно?!

– Мне ничего не надо, – спокойно отвечал Серапионыч, – это народу надо.

– Что ему надо? – снова выкрикнул Дормидонт.