Холод

— Пап, а я догадался, — вдруг сказал Инит. Сказал, и посмотрел в сторону коридора. Дверь в коридор была открыта, и сейчас Инит мог видеть край уютной мягкой подстилки, на которой спали, как всегда, прижавшись друг к другу, спаниель по имени Данка и серо-белый кот по имени Шустрый. — Ты ведь про них придумал сказку, да?

— Да, — ответил отец. — А ты догадался, Фасти?

— Про Данку догадался, — ответил младший сын. — Потому что у неё уши.

— А почему не догадался про Шустрика? — возмутился Инит.

— Потому что спать хочу, — Фасти зевнул. — Пап, можно спать уже?

Отец засмеялся.

— Нужно, — ответил он. — Время позднее.

— А мне понравилась сказка, — Инит лег, подтянул одеяло. — Потому что она хорошо кончилась. Потому что они прилетели к нам. Да, пап?

— Да, — подтвердил отец. — Именно так.

— Вот бы и в жизни всё так кончалось, — пробормотал, засыпая, Инит. — Я бы хотел, чтобы и в жизни…

— Я бы тоже, — беззвучно произнес отец.

Поправил одеяло, поцеловал заснувших сыновей, и вышел из комнаты.

Дверь, однако, он закрывать не стал — знал, что ближе к утру Данка и Шустрый придут к своим маленьким хозяевам. Облизать носы, пощекотать ушами, и помурлыкать. Обязательно помурлыкать, как же без того.

— Это ведь самое главное, — отец улыбнулся. — Это самое главное.

Глава 9

Часть III

Рыжая Гала

9. Комната номер шесть

Главное — не вынимать руку из кармана. Ни под каким видом не вынимать руку, и не разжимать кулак. В правой руке папка, та самая, кожаная, с завязками из тесемки, халат застегнут на все пуговицы; подбородок выше, взгляд надменнее, а вот улыбаться ни в коем случае нельзя, потому что этим гадюкам пускай улыбаются другие гадюки. Завтра уже будет неважно, а сейчас нужно крепко держать то, что в левом кармане халата, держать так, чтобы не звякнуло стекло, и чтобы они не успели понять.

И торопиться нельзя. Это очень плохо, но торопиться нельзя, ни в коем случае. Надо идти не торопясь, не ускоряя шаг, чтобы ничем себя не выдать; ведь они уже подозревают, наверное, хотя какое там «наверное», точно подозревают, но они не думают, что она сделает что-то — сейчас. Каждый судит по себе, поэтому они бы сейчас не рискнули.

Они.

Но не она.

— Гала, вы в шестую? — Мария Михайловна, ну а как же. Тут как тут, разумеется. Интересно, она в молодости была красивой? Наверное. Сейчас — Мария Михайловна не красивая, отнюдь. Губы-ниточки, нехорошо прищуренные глаза, на лице — презрительное, высокомерное выражение. Лицо, скажем так, подурневшее. А еще очень портит его это презрительное высокомерие. Большая начальница она, Мария Михайловна. Ну, еще бы, шесть детей, завидный муж… образование, правда, подкачало, но сейчас ведь должности распределяют не по образованию, а по количеству наследников. Как говорил покойный ныне Паша, сторож? «Эх, Манька, канашка, всех перерожала». Впрочем, он это говорил без зла. Да и придраться в случае Михайловны было не к чему. Она даже фигуру сохранила вполне себе стройную и подтянутую. И халат на ней хорош, чистый, отутюженный, накрахмаленный. Это уже не Манькина заслуга, это ее мать старается — про Манькину мать легенды в институте ходят…

— Да, Мария Михайловна, в шестую, — спокойно подтвердила Гала, еще крепче сжимая в руке то, что лежало сейчас кармане.

— Хорошо. Идите. К вечеру напишете отчет, сдадите мне, — распорядилась Мария Михайловна. — И не задерживайте! Мне сегодня надо пораньше уйти. Я седьмого жду, у нас торжество по этому поводу. Нельзя опаздывать.

— Обязательно, Мария Михайловна. Поздравляю, — Гала попыталась улыбнуться. Марья Михайловна в ответ скривилась, словно хлебнула уксусу, но от замечания воздержалась — однако, судя по выражению на ее лице, она бы с удовольствием высказала Гале всё, что про нее думала.